Чудаки и зануды
Шрифт:
– Нет, – отрезала я, не поддаваясь на уговоры Ингве.
Мама встала. Одной рукой она держала щенка, другой обняла Ингве.
– Пойдем, милый, надо отвезти малыша хозяевам, – мягко сказала она. – Оставим этих упрямцев и прокатимся вдвоем.
– Придется взять такси, – проворчал Ингве.
Наконец-то этот кошмарный день кончился. Наступила ночь. В дымке меж темных облаков тускло мерцали звезды. Мама с Ингве все не возвращались. Наверное, искали утешения друг у друга. Мама – потому что не знала, как нарисовать для журнала эту злосчастную Радость Жизни, а Ингве – потому что не сумел утешить меня. Я не могла заснуть, хоть и знала, что скоро вставать.
Я поднялась к дедушке, в ту комнату, которую вообще-то отвели мне. Мы лежали рядом и смотрели в окно на небо. Дедушка специально развернул кровать к окну. В комнате было темно, мы положили подушки повыше и парили в бескрайнем мировом пространстве, вечном безмолвии созвездий, планет и мрака. Огромная дедушкина ладонь лежала на моей.
– Почему все так происходит? Неужели конца этому никогда не будет? – прошептала я.
Я рассказала ему обо всем, что стряслось с тех пор, как во мне поселился злой ветер. Как меня приняли за мальчишку и как чуть не замели за кражу сумки, про Трясогузку и Голубка, про Исака и про поцелуй Катти. Дедушка крякал и пыхтел от смеха, и я невольно смеялась вместе с ним, хотя все было так запутанно и вовсе не смешно, даже грустно. То и дело дедушка утирал слезы простыней. У меня глаза тоже были на мокром месте. Под конец я уже перестала понимать, смеемся мы, или плачем, или все вместе.
– Вихрашка ты моя, – шептал дедушка, обнимая меня и чмокая в обе щеки.
– Неужели нельзя положить этому конец? – допытывалась я.
– Видно, это маленькие демоны с тобой шутки шутят, – сказал дедушка.
Так он говорил со мной в детстве, не поймешь – то ли шутит, то ли серьезно.
– Ты хочешь сказать, это от дьявола?
– Да нет, дурочка. Понимаешь, если действительно кто-то и создал эту удивительную Вселенную с солнцами и улитками, цветами и людьми, то явно не зануда. Скорее, божественный чудак, небесный чудик, гораздый на всякие выдумки, фантазии и причуды. И вот случилось ему в спешке создать такое небесное царство, где все чисто и гладко, без сучка без задоринки, где все по полочкам разложено раз и навсегда. От этакой чинности он быстро скис, и его потянуло на приключения. Вот он и придумал маленьких озорных демонов, которые только и делают, что проказничают да ставят все на земле с ног на голову, чтобы нам, людям, веселее жилось у нас внизу и чтобы Создателю было о чем судачить у себя на небесах.
Он шутил. Я понимала. И все же мне почему-то стало легче. Я покрепче прижалась к нему. Вскоре послышалось мягкое виолончельное похрапывание, а я лежала и думала, что дедушка и сам почти святой.
Уходя, я погладила его по щеке.
Моя ночь еще не кончилась.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Была поздняя ночь или раннее утро. Временами сквозь темно-фиолетовые занавески проглядывала луна, зажигая перламутровые бусинки росы на стеблях травы, бутонах, почках и молодой листве. На шоссе, словно огромные шмели, жужжали невидимые грузовики. В остальном было тихо. С берега доносился ровный шелест волн – это озеро, танцуя в своем вечном плескучем танце, шуршало долгополыми юбками волн о длинные ноги мостовых опор.
В такие тихие сумеречные часы невольно двигаешься с осторожностью, плавно и мягко, словно кошка. Я вдыхала холодный воздух. На плече я несла Ингвину вершу, а в рюкзаке лежали пачка хрустящих хлебцев и чехол от пятиместной палатки марки «Фурувик». Возле школы в кустах шиповника притаился пятнистый кот с влажными от росы усами, он охотился на мелких пичуг. Цели у нас были общие, и я прошла мимо, стараясь его не беспокоить.
Наш класс был на самом верху, на третьем этаже. Я пригляделась, не запер ли кто окно, тогда бы весь мой план пошел насмарку. В рассветных сумерках я вроде бы разглядела белый клочок бумаги в щели между створками, но полной уверенности у меня не было.
На противоположной стороне была пожарная лестница. С большим трудом мне удалось подтянуться и залезть на нижнюю перекладину. Ну, теперь наверх! Рюкзак и вершу я оставила на земле. Фонарик сунула в задний карман. Добраться до конька крыши не составило большого труда. Я уселась на него верхом и сквозь брюки ощутила холод влажного железа.
Сверху я как на ладони видела весь этот Чоттахейти, куда мы недавно переехали: озеро – словно лужа разлитой туши, высотные дома, в которых до сих пор светилось несколько окон, коттеджи и старые дачи с верандами, сохранившиеся еще с тех времен, когда этот район был за городской чертой, зубчатые силуэты сосен на другом берегу. Век бы всего этого не видеть!
Я заскользила вниз по скату. Крыша была довольно пологая, и я надеялась, что, упершись резиновыми подошвами и ладонями, сумею затормозить прямо над окном нашего класса, но подошвы вдруг поехали по мокрому железу. Наверняка свалюсь, подумала я. Прямо на асфальт! Но тут ботинки с визгом затормозили. До водосточного желоба я кое-как добралась, но надо было еще влезть в окно.
Я растянулась вдоль желоба и осторожно перегнулась через край. Ладони еще саднили после спуска. Ну и высотища! Я вытянула правую руку и попыталась кончиками пальцев открыть окно. Левая рука онемела, но крепко держалась за желоб, оказавшийся довольно хлипким. Наконец рама поддалась и окно распахнулось.
Осталось только влезть внутрь. Жаль, я не прихватила и Ингвин спасательный трос. Вцепившись в желоб, я сползла на самый край, на миг повисла в воздухе. Ноги не доставали до подоконника. Чтобы попасть внутрь, надо было, раскачавшись, отпустить руки и влететь в окно. Всем телом я ощущала глубину пропасти.
Раз! Ударившись задом об оконную раму и задев спиной подоконник, я приземлилась на коричневый линолеум. Перевела дух за своей партой. В темноте класс казался незнакомым. Я включила фонарик и огляделась. Вон рисунок Исака. Раздобыть бы лебедя, да только они не коричневые. Я погасила фонарик – не стоит привлекать внимание. Вышла в коридор и спустилась вниз по лестнице. Отперла входную дверь. Готово. Теперь осталось только наловить птичек.
Ленивые жирные утки дремали в траве на школьном дворе и в зарослях тростника на берегу. Они спрятали головы под крыло, как в карман, и стали похожи на темно-коричневые валуны.
Поймать их оказалось легче легкого. Они выросли на объедках школьных завтраков, и это преобразило их жизнь. Рыбные тефтели, кровяная колбаса, паштет и потемневшие картофелины совсем вытеснили у них в мозгах чувство опасности и инстинкт самосохранения.
Их можно было брать голыми руками.
Я подсекала пестро-коричневых уток вершей, как лопатой, и запихивала в чехол от палатки. Из мешка доносилось отрывистое картавое кряканье. Остальные птицы только сонно озирались да потряхивали крыльями. Спотыкаясь, они неуверенно ковыляли на растопыренных лапах, словно жиртресты, по беговой дорожке возле свалки.
Утки разбудили голубей, дремавших неподалеку. Хлопая крыльями, те с гулким воркованием взмыли в ночное небо. Это привлекло чаек, которые принялись кружить над школьным двором, высматривая, что случилось.