Чудеса в ассортименте
Шрифт:
– Спасибо.
Эрни, уже опустивший руки, повторил его жест.
– Что вы теперь будете делать? – спросил он после очередной паузы.
Ханна подошла к мужу, и Барентон обнял ее за плечи. Только теперь Фаргелон понял, насколько она красива.
– Уедем, – произнесла женщина. Ее голос дрожал от счастья, пережитого волнения, тревоги за будущее, но в нем слышалась уверенность, которую вряд ли что-либо могло поколебать. – Тканями можно торговать везде. В этом мире или в любом другом полно мест, городов, домов. Да, они чужие. Я с трудом могу себе представить, как буду жить без всего этого, что вокруг. Тут все мне знакомо и все родное. Здесь друзья, родственники, мама с папой… – Она замолчала, справляясь со слезами. – Только счастья не будет. Без Барентона – нет.
Мужчина ничего не сказал, лишь крепче обнял жену за плечи.
Эрни с трудом улыбнулся. Его самого сейчас распирали эмоции.
– Вы правы, чужие города и чужие миры – это ужасно, – произнес он. – Неродное звучит как приговор. Но я убежден, что собственный дом, достаток и любимый человек рядом могут это изменить.
Этим вечером в доме брата и сестры
– Я рад, что все так закончилось. – Ренс поднял бокал и подмигнул Эрни.
– Еще не закончилось. – Сыщик чувствовал себя несколько смущенным. Сейчас его взгляд не отрывался от разгоряченных вином щечек подруги. – Не закончилось. – Он немного помолчал, потом будто спохватился и вытащил бумажный пакет, который до этого стоял около его кресла. – Это тебе, Вив.
– Мм? – Девушка приподняла изящную бровку.
Заглянув в пакет, она обнаружила там не так давно украденную из магазина книгу с записями.
– Краус передал? – хмурясь и не зная, как реагировать, спросила хозяйка «Полезных чудес».
Эрни кивнул.
– Там внутри чек за разбитую витрину.
Вивьен, придирчиво осмотрев обложку на предмет повреждений, заинтересованно зашуршала листами. Найдя расписку, удивленно покачала головой.
– Похоже, тут и за моральный ущерб, – хмыкнул Ренс, заглянув через плечо сестры.
– Кстати, ты расспросил у него, в смысле у Крауса, назовем так, – спросила подобревшая хозяйка «Полезных чудес», – как дело было? Ну зачем он портрет этот украл, если продать так и не собрался? Почему в другой мир слинял? И зачем в мой магазин полез?
Сыщик отпил вина и довольно улыбнулся. Приятно быть правым. Особенно когда предмет твоего восхищения в курсе.
– В принципе все так, как мы и думали, – начал он рассказывать, деликатно воздержавшись от «как я и думал». – Решка Маркус три-четыре года назад промышлял в основном на территории Форевии и на корабль, везший портрет Идореллы Маядскальской, напал, не зная, что за груз на его борту. Ему повезло первым оказаться в каюте, где хранили портрет, и он успел его спрятать от остальных членов команды. Они понимали, что с этим кораблем многое неладно: слишком уж большое количество серебряных гвардейцев. Решка сказал, что они охраняли какие-то документы. Такое добро воздушным разбойникам не нужно – не их профиль. Сам же Маркус был в ужасе. Он прекрасно понимал, что буквально подписал себе смертный приговор. За этой реликвией будут гоняться лучшие сыщики и рано или поздно найдут. А Маядскальские никогда излишней мягкостью не славились. Тогда Решка решил избавиться от портрета. Однако стоило ему покинуть корабль, отговорившись какими-то делами, как на тот налетел ураган, разнеся его в щепки. Маркус воспринял это как кару небес. Ведь ему тоже досталось. Он еле смог добраться до людей. Но картину не бросил. Это решение далось ему непросто. С одной стороны, это была бочка с порохом, сидеть на которой весьма неуютно. С другой – однажды ею можно было откупиться, отдать в обмен на жизнь и свободу. В скором времени Маркусу повезло. Жизнь свела его с Эдом Юской и его кузеном, мастером по изготовлению фальшивых документов. Решка к этому моменту имел внушительную сумму, спрятанную по разным местам, в том числе и банкам. Он щедро заплатил кузенам за поддельное, но чистое прошлое. С новым именем и биографией новоявленный Барентон Краус планировал податься куда-нибудь подальше от Эльмигерна, где его могли узнать, и от Форевии, по понятным причинам. Но дела с оформлением предприятия, продажей оного привели бывшего разбойника в столицу. Это уже была фаза, когда подделками не ограничишься, а Юска непременно хотел закрепиться в Аногиле. И вот тут-то Краус и встречает Ханну Хонгервал. Он действительно не хотел ничего, кроме куска хорошей ткани, но перед этой женщиной не устоял. Влюбился с первых же минут их разговора. И это не мои слова, – Эрни улыбнулся, – это Барентон мне сам сказал. С ней произошло то же. Но вы же видели ее. Эту женщину не увезешь неизвестно куда. Не на том этапе, как мне кажется. Возможно, Краусу стоило попытаться, но в тот момент он решил все же рискнуть, рассудив, что в новом облике его не узнают. Картину пришлось спрятать с помощью Олещерки и твоей, Вив, но он всегда держал ее под рукой, опасаясь надолго выпускать из виду. Прошло более трех лет. И однажды это все-таки случилось. Краус начал замечать странные вещи. Пару раз ему казалось, что за ним следят. Когда же он увидел курьера с цветами, своего бывшего юнгу, он занервничал. Как Решка мне признался, надо было бежать еще тогда, но он чего-то выжидал, надеялся на ошибку. В конце концов, если бы у него потребовали денег за молчание, за то, что не полезут в его новую жизнь, он мог бы и заплатить. Хотя я думаю, он вспомнил бы свое прежнее ремесло и убрал бы ненужных свидетелей. Но мне он этого, разумеется, не сказал. Барентон постарался меньше выходить, надеясь, что его все же не узнали. Однако стекло вашего отца все же держал поближе. И однажды они заявились к нему домой. Он не выходил из дома в тот день. Просто соседи приняли за него одного из налетчиков. Он открыл дверь ключом, который сделал Ронет Доуский, стоящий за всем этим, как мы теперь знаем. Вернее, предполагаем с огромной долей вероятности. Второй член его бывшей команды проскользнул следом. Они тоже, наверное, опасались чужих глаз. В кабинете бывшие матросы застали своего капитана. Доуский рассказал им про портрет. Сказал, сколько можно за него выручить. Именно его они и потребовали. Но Маркус прекрасно понимал, что этим дело не кончится. В общем, они пререкались-пререкались, Решка начал угрожать, что спалит портрет… Я не совсем понимаю, почему Доуский решил действовать через этих неудачников. Возможно, хотел все сделать чужими руками. Или потом их убить, а награду за картину получить в одиночку, не делясь с людьми Лаужер-она, которых можно было привлечь к этому делу. Может, просто не доверял им. Или не хотел опозориться, если его выводы окажутся неверны. В общем, какие-то веские мотивы у него были наверняка. Но произошло то, что
– М-да, история… – протянула Вивьен, пытаясь уложить все знания по порядку. – А Пола… в смысле Доуского убили эти самые… с корабля Решки Маркуса?
– Думаю, да. Наверняка они предъявили ему какие-нибудь претензии, потребовали награды хотя бы за то, что сунулись к Маркусу. Тот, разумеется, ничего им не дал, не заслужили. А возможно, сам попытался их убрать. Но не вышло.
– Один против двоих? – удивилась девушка.
– Думаю, он мог быть самоуверен, ведь у него была неплохая подготовка. Или рассчитывал на что-то еще вроде магии. Не знаю, моя дорогая, наверное, его просто опередили. Или застали врасплох. Или еще что-то.
– Не могли его застать врасплох где-нибудь в другом месте? – проворчала Вивьен.
Ренс хмыкнул.
– Нет, мне его жалко, конечно, – передернула плечами девушка. – Просто… жалость к нему существенно перекрыл ужас той ночи, когда этот противный Стирсон… ну вы поняли.
Ее брат нахмурился, но тем не менее увел разговор в другую сторону:
– А матросов с «Крылатого» убили те хлыщи, что заявились ко мне на «Шалунью»?
– Кто же знает, – пожал плечами Эрни. – Мне кажется, это вероятнее всего. Может, они и стекло забрали. В общем, это я не знаю. И не буду пытаться узнать. Я вообще хочу навсегда забыть о Лаужер-оне Маядскальском вместе с портретом его бабули.
Охотник за воздушными разбойниками в противовес своему другу искренне наслаждался ситуацией. Он сидел, развалившись в кресле и положив ноги на пуфик. Услышав последнее замечание сыщика, поднял бокал и произнес:
– Давайте за это выпьем. – И после глотка вина поинтересовался: – Так когда мы увидим следующее действие?
Эрни, вновь не отрывая взгляда от Вивьен, тоже отпил из бокала и ответил:
– Думаю, завтра.
Неизвестно, что именно имел в виду Ренс под следующим действием, однако уже через несколько часов на землю Аногиля ступил известный эксперт-искусствовед Зирмунд Пжерский. Личность это была незаурядная. Начинающий лысеть, с пивным животиком, в толстых очках, он обладал активнейшей мимикой, без жестов не мог произнести и слова, а к произведениям искусства относился как к любимым детям. Шумный и восторженный, хинген Пжерский не видел никаких барьеров, если речь шла о живописи, к которой питал особую слабость. Благодаря таким достоинствам у него появилось немало приверженцев и самозабвенно внимающих ему учеников. Даже сейчас его сопровождала небольшая стайка студентов.
Когда эта толпа с шумом ворвалась в музей, все посетители и сотрудники мгновенно поняли: скоро случится что-то невероятно интересное. К тому же фотографии Зирмунда Пжерского довольно часто появлялись в прессе, в лицо его знали многие. Эрни же заранее позаботился, чтобы несколько журналистов из массовых изданий отирались неподалеку.
Стоило известному искусствоведу ступить на лестницу музея, как директору тут же доложили об этом. Он поспешил навстречу, зная, насколько разрушительным для репутации может быть нашествие Зирмунда Пжерского.
– Какая честь! Какая честь! Хинген Пжерский, а… – Несчастный директор очень хотел, во-первых, не пускать эксперта в свое святилище, во-вторых, узнать, чему, собственно, обязан таким нежданным подарком.
– Где он?! Где он?! Где моя обожаемая прелесть?! Ведите! Ведите меня к ней! – Зирмунд, кажется, даже не замечал усилий руководителя этого заведения, пытающего самого Пжерского перенаправить к себе в кабинет. – Покажите мне ее скорее! О, я не могу ждать!
И он устремился вперед, за ним шлейфом бежали ученики и посетители. Сотрудники музея старались прорваться к искусствоведу с обеих сторон, но угнаться за хингеном Пжерским могли только уже обладающие подобным опытом. Таковых сразу не нашлось.
Тем временем, поплутав по залам и собрав еще большую толпу, Зирмунд наконец отыскал то, к чему так стремился.
– О моя дорогая! – бросился он к портрету Идореллы Маядскальской.
Разве что не упав перед ним на колени, искусствовед достал из рабочего чемоданчика лупу и почти уткнулся ею в холст. Рядом почтительно замерли ученики, подавая вдохновенному учителю то один, то другой инструмент, которые он периодически требовал. Даже возбужденная толпа, взволнованные сотрудники и отчаявшийся директор музея затихли, сраженные ощущением, что именно сейчас на их глазах рождается чудо. Наверное, мало кто представлял себе, о каком чуде речь, но результат никого не разочаровал.