Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...

Цирулис Гунар

— Вам удалось за одну ночь познакомиться с двумя крайностями нашей практики. С тривиальным происшествием, быстрое завершение которого — вовсе не счастливое совпадение, а закономерность, потому что мотивы действия ясны, а воровской круг достаточно ограничен. Таких, кто выбивает на машинах новые номера, чтобы продать их за пределами республики, сравнительно немного. И они тоже рано или поздно попадаются: им ведь необходимы сообщники, фальшивые документы. Второе преступление доставляет нам куда больше забот. Не боюсь утверждать, что нормально мыслящий человек не может влезть в шкуру сексуального преступника. Есть такое утверждение, что всякого рода нечестность порождается обстоятельствами: скажем, утерянным кошельком, оставленными без присмотра ценностями, когда опасность попасться практически

крайне мала. К сожалению, среди нашедших добропорядочных становится все меньше, не зря же о них пишут под рубрикой «Так поступают советские люди…». Назовем это девальвацией моральных ценностей. — Полковник закрыл глаза и соединил кончики пальцев. Потом взглянул на меня, и в его глазах я увидел такую душевную боль, что неловко заерзал на стуле. — Можете ли вы, не лицемеря, сказать о себе, что вы абсолютно честны? Я не смог бы. Я краду время, потому что давно уже не работаю с полной отдачей, в своих отчетах лакирую действительность — нельзя же нам отставать от других столиц, где делают то же самое. И вы тоже не пишете всей правды — всегда находятся объективные причины, чтобы о чем–то умолчать или что–то приукрасить.

Полковник умолк. Сбился с мысли и пытался вспомнить, что же хотел он сказать? С тех пор, как работу милиции больше не скрывали за семью печатями, а напротив, посредством прессы и телевидения вывели на всеобщее обозрение, многие начальники научились при помощи общих фраз весьма успешно воздвигать между собой и интервьюерами непроницаемый железный занавес. Дрейманис оказался еще хитрее.

— Пока в этом деле я еще не пришел к определенным выводам, какие можно было бы обосновывать и защищать. Поэтому могу развлекать вас до одиннадцати часов, когда у меня назначено оперативное совещание. Я попрошу вас принять в нем участие, и вы сможете познакомиться с различными точками зрения. Вы удивитесь, услышав, насколько расходятся взгляды наших работников. Сторонникам виктимологии, например, кажется, что при изнасиловании виновной нередко оказывается и жертва, спровоцировавшая агрессивные действия или легкомысленно завязавшая отношения с подозрительными типами. Существует даже теория, что изнасилование — не сексуальное преступление, а в первую очередь акт протеста, направленный против существующей морали.

— А вы как думаете? — спросил я, опасаясь, что он снова утонет в абстрактных рассуждениях.

— Как отец двух взрослых дочерей, я считаю, что в этих случаях мы имеем дело с душевнобольными субъектами. Разумеется, психиатры признают их вменяемыми, поскольку они сознают, что совершают зло, однако врачи избегают употреблять такие слова, как «здоров» или «нормален»… И это затрудняет следствие. Да вы сами в этом убедитесь — если не ошибаюсь, вы решили вместе с нами сражаться до последнего?..

В совещании участвовало пятеро: Козлов, Ребане и Силинь, которого полковник и без моей протекции включил в состав оперативной группы, и еще два лейтенанта — наверное, упоминавшиеся ранее Леон и Юрис. Все были в форме, которую обычно надевали лишь в особо торжественных случаях, но настолько отличались друг от друга обликом и характером, что трудно было представить их членами одной ударной группы, скорей уж собравшимися под общее знамя борцами за справедливость. Старый знакомец Козлов, под внешней медлительностью скрывавший острый аналитический ум и почти маниакальное стремление систематизировать любую информацию, даже самую мелкую, создавая из крошек мозаику. Элегантный Ребане, стремившийся при помощи очередного эксперимента доказать правильность своих теоретических предположений и потому расценивающий все происходящее с научной точки зрения. Полный иронии Силинь, в котором охотничий азарт нередко преобладал над профилактическими и воспитательными сторонами милицейской работы. А оба вновь пришедшие, как я быстро убедился, очень успешно дополняли эту троицу — Юрис с его крестьянской уравновешенностью и настойчивостью, Леон — с его порывистостью и врожденным артистизмом, помогавшим ему приспосабливаться к переменам в настроении партнера и в нужный момент подавать нужную реплику.

Он и оказался тем, кто смог порадовать собравшихся хоть сколько–нибудь реальным результатом проведенного расследования:

— Верочкина

«Василиса», наконец, разрешилась ответом. Правда, гора, можно сказать, родила мышь, но все–таки… Четыре года назад по одному делу проходил самодеятельный мастер–оружейник, некий Витольд Крум. Я в то время еще служил на турецкой границе, но товарищ полковник, может быть, припомнит. Один подросток застрелил своего соученика из трофейного револьвера, который стащил у отца. Нечаянно, конечно. Но в суде возник вопрос: почему оружие, тридцать лет не применявшееся, оказалось вычищенным и смазанным, где парень достал патроны, и так далее…

— Помню, а как же! — оживился Дрейманис. — Мальчишки молчали, словно глухонемые, демобилизованный подполковник готов был принять всю вину на себя, однако не смог объяснить, каким образом старая немецкая машинка вдруг заработала, да еще и нашими патронами. Все следы вели в ближайшую мастерскую, где этот самый Крум работал слесарем. Чертов сын, что называется, золотые руки. Он первым в Риге стал чинить и заправлять газом зарубежные зажигалки, за час мог изготовить самый сложный ключ — хоть для автомобиля, хоть для сейфа. С похмелья не отказывался от любой халтуры, вышло бы только на поллитра. Саша, если не ошибаюсь, вы его тогда допрашивали?

— Даже задержал на двое суток, — без энтузиазма откликнулся Козлов. — Пришлось выпустить, улик не оказалось. Но, кажется, напугался он на всю жизнь.

— До сих пор удалось установить только, что он прописан и возможно даже живет на старом месте, — тактично прервал Леон Акментынь самокритичные воспоминания начальника. — Но мастерская давно снесена, там сейчас строят жилой кооператив. Товарищ полковник, разрешите мне заняться этим Крумом?

— Пока поручим это участковому, — решил Дрейманис. — Мне кажется, вы сейчас будете нужнее в дачном поселке. Пока Силинь станет разговаривать с Лигитой Гулбис, вы походите по соседям. Если память мне не изменяет, там поблизости пионерский лагерь. Попробуйте установить, не замечали ли там в последнее время подозрительного человека. Такого, например, кто заговаривает с другими и, не дождавшись ответа, идет дальше… А на вечер, товарищи, запланируем широкую операцию. Во всех последних поездах, в лесу, на шоссе. Примет, какими мы располагаем, вроде бы должно хватить. После обеда жду вас, майор Козлов, с разработанным планом. Если до тех пор удастся напасть на след Вайвара, обязательно возьмите его с собой.

Юрис Банковскис собрался встать, но полковник жестом удержал его:

— Знаю, знаю: вы сделали все возможное. Если бы все было так просто, он уже давно был бы у нас в руках. А вас, Волдис, я попрошу еще раз связаться с больницей и диспансером и поговорить, как коллега с коллегами, — может быть, мы все же чего–то недоучли…

* * *

В дачный поселок ученых мы поехали в машине Силиня, снискавшей ему популярность среди коллег и известный авторитет в глазах начальства. И не потому, что направление движения определяет сидящий за рулем, а из–за стесненных обстоятельств с транспортом в уголовном розыске. Не однажды именно его быстрая машина способствовала успешному исходу операции.

Путь, уже проделанный нами ночью, теперь, среди бела дня, выглядел совсем иначе. Улицы были полны народу, на перекрестках, нетерпеливо рыча моторами, выстраивались длинные очереди автомобилей с номерами самых разных республик — как всегда в летний сезон. Пешеходы, судя по их отпускным нарядам и вниманию, какое они уделяли витринам, тоже были, главным образом, приезжими, еще не понимавшими, что такое утро, каким выдалось это, надо проводить на пляже, отложив прочесывание магазинов до пасмурных дней, которые, к сожалению, никогда не заставляют себя ждать.

Наконец, мы вырвались из центра, Силинь облегченно вздохнул и резко увеличил скорость. Но уже на следующем перекрестке прозвучала трель свистка. Силинь и не подумал снизить скорость, лишь негромко, но сочно выругался. Я бросил взгляд назад. На краю тротуара, потрясая нам вслед кулаками, стояли два немолодых человека с повязками автодружинников, третий уже открывал дверцу стоявшего рядом «москвича».

— Только не устраивай гонок, — предупредил Леон. — Они еще собьют ребенка, а виноват будешь ты. Хотя бы по закону морали.