Чудо десяти дней

Куин Эллери

Салли остановилась, а после чуть слышно проговорила:

— Я дала ему согласие и два часа проплакала в его объятиях.

Внезапно она взглянула Эллери прямо в глаза:

— Вы должны осознать и по-настоящему понять, что Дидрих меня создал. Я стала такой, какой он меня вылепил. Своими руками. И дело не только в его деньгах и возможностях. У него был ко мне творческий интерес. Он следил за моим развитием. Он направлял меня, когда я училась. Он писал мне мудрые, зрелые и совершенно правильные письма. Он был моим другом, учителем, исповедником. Казалось, он меня не контролировал и жил вдали от меня, но его уроки усваивались даже лучше, чем при частых встречах. Я считала

его жизненно необходимым для себя человеком и ничего от него не скрывала. Писала ему о таких вещах, которые многие девочки не решались бы поведать и родным матерям. И Дидс ничего от меня не требовал. Он просто всегда был рядом со мной и находил нужное слово, нужный подход, нужный жест.

Если бы не Дидс, — продолжила Салли, — я бы осталась замарашкой из Лоу-Виллидж, вышла бы замуж за какого-нибудь фабричного парня с мозолистыми руками, наплодила бы с ним выводок голодных детей — необразованных и невежественных, быстро увяла бы, опустилась и жила бы с болью в душе и без надежды.

Она вдруг поежилась, и Говард протянул руку к заднему сиденью, достал пальто из верблюжьей шерсти, торопливо обернулся и накинул его на плечи Салли. Его рука осталась лежать на ее плече, и, к изумлению Эллери, она подняла свою руку и взяла Говарда за локоть, так крепко сжав его, что стали видны костяшки ее пальцев под перчаткой.

— А потом, — с вызовом произнесла Салли и вновь посмотрела Эллери прямо в глаза, — я влюбилась в Говарда, а Говард влюбился в меня.

Фраза «Они — любовники» глупо прокручивалась в голове у Эллери.

Но затем его мысли пришли в порядок и вещи, как по мановению волшебной палочки, встали на свои места. Теперь Эллери поражала только собственная слепота. Он был абсолютно не подготовлен к подобному известию, потому что не сомневался — ему понятна подоплека невроза Говарда. И сумел убедить себя в том, что Говард ненавидел Салли, укравшую у него образ отца. А значит, анализировал происходящее в соответствии со своими убеждениями. Не придав значения изощренно-хитрой логике бессознательного процесса. И лишь сейчас понял: Говард влюбился в Салли, потому что ненавидел ее. Влюбился из-за ненависти в женщину, вставшую между ним и его отцом. А влюбившись, увел ее у отца — не для того, чтобы обладать Салли, а для того, чтобы вернуть себе Дидриха. Вернуть себе Дидриха и, быть может, наказать его.

Эллери знал, что Говард и Салли даже не подозревали об этом. На уровне сознания Говард любил ее и страдал от мучительной вины — тяжелого следствия его любви. Возможно, из-за этого чувства вины Говард упорно скрывал — скрывал свои отношения с женой отца и даже попросил Эллери приехать в Райтсвилл и помочь ему. Он попытался скрыть их и сегодня утром, когда Салли сама захотела прийти к Эллери и сказать ему правду. Говард никогда не отправился бы на озеро по собственной воле, он сделал это ради Салли.

«Так мне теперь кажется, — рассудил Эллери, — и тут есть свой смысл, но я не в силах столь глубоко заглянуть, я не умею нырять в эти воды. У меня нет нужного снаряжения. Я должен показать Говарда какому-нибудь первоклассному психиатру, просто отвести его туда за руку, а потом вернуться домой и забыть об этом. Я не должен ввязываться в личные дела Ван Хорнов, я не должен ввязываться в их дела. А не то я смогу серьезно повредить Говарду».

С Салли все обстояло иначе и куда проще. Она влюбилась в Говарда, не подумав, что окольный путь способен привести к отвратительному финалу. Ей был нужен сам Говард. Или, возможно, она влюбилась в него вопреки своей воле. Но если ее случай и был проще, то излечиться от этой страсти казалось гораздо

сложнее. Речь не шла о ее счастье с Говардом — даже вопрос такого рода заведомо исключался, ведь он сознавал ложь и незаконность своей любви, опасаясь, что обман вот-вот может раскрыться. И однако… Далеко ли у них это зашло?

Эллери так и спросил:

— Далеко ли у вас это зашло?

Он был рассержен.

— Слишком далеко, — ответил ему Говард.

— Расскажи, ну расскажи, Говард, — принялась настаивать Салли.

— Слишком далеко, — повторил Говард, и в его голосе послышались истерические ноты.

— Мы оба вам расскажем, — спокойно заявила Салли.

Говард зашевелил губами и повернулся вполоборота.

— Ну, я начну, Говард. Это случилось в прошлом апреле, — проговорила Салли. — Дидс улетел в Нью-Йорк на встречу со своими адвокатами по какому-то делу…

Салли томилась и не находила себе места. Предполагалось, что Дидрих вернется через несколько дней. Она могла бы пока поработать в Лоу-Виллидж, но безотчетно ощутила, что ее к этому не тянет. Да и там без нее обойдутся…

Повинуясь импульсу, Салли прыгнула в машину и поехала в хижину Ван Хорнов.

Эта хижина находилась еще выше здешних мест, в горах Махогани, около озера Фаризи. Летом там любили отдыхать райтсвиллские богачи. Но в апреле поселок пустовал. Никакого снабжения там не было, однако продовольствие хранилось в хижине круглый год в больших холодильных установках. К тому же она могла остановиться по пути и купить хлеба и молока на пару дней. Там, вероятно, будет прохладно, но ей не составит труда принести в дом вязанки хвороста, а камины в комнатах отлично работают.

— Я почувствовала, что мне нужно побыть одной. Уолферт всегда нагонял на меня тоску. А Говард был… Ну, в общем, мне надо было уединиться, и я предупредила, что поеду в Бостон за покупками. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, куда я отправилась. А Лаура и Эйлин всегда могли позаботиться о наших мужчинах…

Салли быстро выехала из ворот на дорогу.

— Я видел, как она уехала, — хрипло произнес Говард. — Потом бродил по студии, но… Отец был в Нью-Йорке, Салли тоже покинула дом, оставив меня наедине с Уолфертом. И мне показалось, что я должен бежать отсюда куда глаза глядят. Внезапно мне вспомнилась хижина, — добавил Говард.

Салли только что внесла в комнату вязанку хвороста, когда Говард открыл дверь и переступил порог. Их окружало молчание леса. Они долго-долго смотрели друг на друга. Затем Говард вошел в комнату, Салли выронила хворост, и он крепко обнял ее.

— Не помню, что мною овладело, — пробормотал Говард. — И как это произошло. Не знаю, о чем я думал. Если вообще о чем-то думал. Я понимал лишь одно — она была здесь, и я был здесь, и я должен ее обнять. Но когда я это сделал, то осознал, что любил ее все годы. Я просто осознал.

«Неужели, Говард?»

— Я понял, что это судьба и она привела меня в хижину, когда я был уверен, что Салли уже на полпути к Бостону.

«Нет, не судьба, Говард».

— Салли сказала: «Мне плохо», и ей стало плохо, как только она это проговорила.

— Мне и правда было плохо, но я почувствовала небывалый подъем жизненных сил. Все закружилось в каком-то бешеном вихре: хижина, горы, целый мир. Я закрыла глаза и подумала: «А ведь я тоже знала об этом все годы. Все годы». Я знала, что никогда не любила Дидриха по-настоящему, так, как любила Говарда. Я по ошибке принимала благодарность, сознание неоплатного долга, поклонение герою за любовь. И впервые поняла это тогда, в объятиях Говарда. Я испугалась, но была счастлива. Мне хотелось умереть, и мне хотелось жить.