Чудо. Встреча в поезде
Шрифт:
— На следующий год в Иерусалиме, — твердо повторил Зви Авриль.
Я быстро ушла, чтобы он не увидел слез на моих глазах. Весь этот разговор о допросах и о том, как выбрасывают людей из самолетов, подействовал на меня гораздо больше, чем нужно. Меня вдруг охватило дурное предчувствие, будто я больше никогда не вернусь в Нью-Йорк, никогда не увижу Зви Авриля и никогда не окажусь в святом городе Иерусалиме.
За день до выпуска мы с Али зарегистрировали наш брак в магистрате. Свадебной церемонии не было, но мы устроили встречу в общежитии Али. Пришло около двадцати человек, вдобавок к приятелям
— Ребята, как я счастлива, что все так обернулось! — сказала она, целуя меня в щеку. — Особенно если вспомнить довольно неудачное начало.
— И правда, — сказала я.
— Еще совсем недавно ты говорила, что Али террорист, — продолжала она радостно. — Господи, как все переменилось! Ты хотела даже выдать его израильтянам. Теперь-то ты довольна, что он их не заинтересовал?
Я чуть не поперхнулась шампанским и оглянулась с безумным взглядом, не слышит ли ее Али. К счастью, он был далеко и с кем-то разговаривал.
— Молчи! — выдохнула я. — Никогда не говори об этом!
Маргарет с изумлением уставилась на меня:
— Почему? Значит, ты ему не рассказывала? Я-то думала, что вы, ребята, хорошо посмеялись по этому поводу.
— О Боже, нет и нет! Как бы я рассказала?! Для них тут нет ничего смешного.
— Для кого? — озадачилась Маргарет.
— Для арабов. Они слишком болезненно относятся ко всему, что связано с Израилем. Мы с ним никогда не говорим о таких вещах.
— Ну тогда я тоже не буду, — снова оживилась Маргарет. — В конце концов, это твой вечер.
— …И я заплачу, если захочу, — пропела я и вдруг почувствовала, что действительно собираюсь заплакать. Но, конечно, я не заплакала, хотя была уже не в силах исправить то ужасное, что совершила. Наоборот — я танцевала и пила шампанское и принимала наилучшие пожелания от наших друзей. Смехом и громкой музыкой я хотела заслониться от самой себя, но больше не могла унять голос сомнения и раскаяния. Всю свою жизнь я мечтала о приключениях и героических поступках, но таким путем, который я избрала, ничего хорошего не добьешься.
Поздно вечером, когда все ушли, мы занимались любовью, и моя страсть была еще больше, чем обычно, смешана с чувством страха и вины. Мне так ужасно хотелось дать радость моему мужу в первую брачную ночь, хотелось быть ему хорошей женой в то немногое время, что нам осталось. В ту ночь Али впервые сказал мне, что любит меня, и эти слова разрывали мне сердце. Он — враг, никогда этого не забывай, повторяла я. Мы окружены врагами, мы не можем себе позволить сентиментов.
В любви и на войне все позволено, твердила я себе.
А это, конечно, война.
ЧАСТЬ 2
РИЯД
17
Мы с Али собирались провести медовый месяц на юге Европы. Мечтая о местах с романтическими названиями, я просматривала множество глянцевых брошюрок. Кот д’Азур, Коста дель Соль. Для моих ушей эти слова звучали как музыка. Но позвонил брат Али и сказал, что он хочет, чтобы Али сразу же приступал к работе. Так что на том наш медовый месяц и закончился. Али чувствовал себя виноватым. Он ведь обещал мне на лето долгие
Так что мы полетели прямо в Рияд, до которого было семнадцать изнурительных часов. Лишь несколько пассажиров в салоне были представителями западного мира, в основном же там были арабы, одетые по-западному. В последний час полета они целой процессией выстроились к туалетам, откуда появлялись уже в традиционном саудовском одеянии — белый тоб и белая или красная плиссированная гутра. Женщины своих мест не покидали, поскольку их черные аба и чадра надевались прямо поверх одежды. По мере того как пассажиры облачались во все арабское, происходила и перемена в их настроении — они становились тише и замкнутей. Казалось, что самолет летит не только в пространстве, но и во времени, держа путь, как некая заблудшая машина времени, сквозь пелену веков во мрак прошлого. Чувство подавленности было чуть ли не осязаемым, как перемена атмосферного давления.
Али тоже надел тоб и гутру, и в этой своей одежде он стал на моих глазах совсем иным, чем тогда, в Центральном парке. Неожиданно он показался мне старше своих лет и похожим на всех остальных арабов — такой же чужой, непонятный, опасный.
— Давай-ка и ты — сказал Али, и я с тяжелым чувством повиновалась. И когда перед моим лицом опустилась чадра, отрезав воздух и свет, я наконец осознала ужас того, что сама и совершила.
Я никогда здесь не выживу, в отчаянии подумала я, потому что как можно жить среди этих арабов, как принять этот чужой строй ума, подвергающий женщину подобному испытанию? Для некоторых чадра — это символ гнета или какая-нибудь метафора. Для меня в ней не было ничего — ни метафоры, ни какого-либо символа. Это была просто жаркая душная занавеска, кусок жесткого, как терка, полиестера.
В панике я взяла Али за руку для моральной поддержки. Он тут же ее выдернул.
— На людях мы не держимся за руки и не касаемся друг друга, — сказал он. — И когда мы выйдем из самолета, ты пойдешь позади меня.
Вот это да, теперь мы даже не можем держаться за руки, подумала я, вспомнив его поведение в ночном клубе в Сохо. Вот уж действительно перемена. А еще какие будут перемены? Не хотелось даже и думать об этом, все равно выбора у меня не было.
— На сколько шагов? — спросила я.
— Что?
— На сколько шагов я должна быть сзади?
— На пять, — сказал Али с непроницаемым лицом. Я даже не поняла, всерьез он или шутит.
Самолет приземлился чуть за полночь, и мы вышли в зал прибытия международного аэропорта короля Халяда. Я не шла на расстоянии в пять шагов от Али. Я наступала ему на пятки, боясь потеряться в толпе. Мне казалось, что если я хоть на мгновение упущу его из виду, то больше никогда не найду.
Аэропорт был большой, современный и безликий. А также набитый людьми. Люди толкались, пихались и кричали. Мужчины в белом, женщины в черном, как будто вернулись времена старой черно-белой кинохроники. Когда мы наконец прошли через таможню и паспортный контроль, было уже почти два часа ночи, и я была слишком измотана страхом и своими тайными мыслями.