Чудо
Шрифт:
— Поверь, Поль, для меня это еще одна возможность и еще один вызов. Извини, что повторяюсь, но не могу не напомнить: все должно быть сделано тихо. Я даже больничный персонал из Лурда привлекать не буду. Уж лучше привезу с собой ассистентов из числа бывших студентов, которых у меня немало в Лионе. Видишь, на какие предосторожности мне приходится идти. Говорю еще раз: любая реклама равнозначна для меня катастрофе. Мне уже в четвертый раз придется действовать в обход официальных инстанций. Если кому-то удастся сунуть в это дело нос, мне обеспечены гигантские
— Морис, ты останешься в полной безвестности.
— Очень на это надеюсь.
— Будем надеяться вместе. Я тебе позвоню, чтобы сообщить окончательное решение.
Закончив разговор, Клейнберг повеселел. Однако удовлетворение омрачалось тем, что должно было последовать. Доктор поднял телефонную трубку и вызвал медсестру, которая находилась в соседнем номере.
Войдя, она сразу же устремила изучающий взгляд на его лицо. И он ответил на ее немой вопрос:
— Дюваль согласен. Но согласна ли Эдит Мур? Меня несколько удивляет то, что за весь день я не услышал от нее ни слова.
— Может быть, ее муженек Регги ничего ей не сказал?
— Трудно в это поверить. Хотя все возможно. Не могли бы вы разыскать миссис Мур? Если она ушла ужинать, позвоните ей в ресторан. Скажите, что я хотел бы увидеть ее в Медицинском бюро, как только она завершит ужин.
— Сейчас возьму ее телефонный номер — он у меня в комнате. Насколько помню, она живет в отеле «Галлия и Лондон». Может, мне удастся там ее застать.
Клейнберг остался сидеть, размышляя над случаем миссис Мур. Наконец в дверь постучала Эстер, прервав его раздумья. Он открыл дверь.
— Она сейчас на линии,— доложила Эстер.— Была в своем номере. В Медицинское бюро прийти не может. Спрашивает, не могли бы вы прийти к ней в отель. Она себя неважно чувствует, лежит в постели.
— Скажите ей, что уже выхожу.
Набросив на плечи пиджак и наскоро проверив содержимое своего саквояжа с медицинскими инструментами, Клейнберг силился предугадать, что послужило причиной ухудшившегося самочувствия миссис Мур. Было ли это следствием того, что муж сказал ей правду? Или далао себе знать возвратившаяся опухоль?
Через несколько минут точная причина станет ему известна. Однако какой бы она ни оказалась, перспектива этой встречи его совершенно не вдохновляла. На вызовы такого рода врачи идут без особого воодушевления.
Тяжело вздохнув, он вышел из номера, внутренне готовясь к неприятной беседе.
Эдит Мур была полностью одета: белая блузка, темно-синяя юбка, чулки на ногах. В таком виде она лежала на зеленом покрывале двуспальной кровати и беспомощно смотрела на доктора Клейнберга. Тот, завершив осмотр, стоял у стола и выписывал рецепт.
— Возьмите по этому рецепту лекарство,— распорядился Клейнберг.—
Он пододвинул стул к кровати, отдал рецепт больной и, прежде чем сесть, расстегнул пиджак.
— Что со мной, доктор? — спросила она.— Я уже несколько лет не чувствовала себя такой слабой.
— Сейчас все вам объясню.— Клейнберг встретился с ней взглядом.— У меня, знаете ли, был разговор о вас с вашим мужем.
— Я знаю, что вы разговаривали. То есть я видела вчера вечером, как вы вышли из ресторана вдвоем. Я думала, просто поболтать.— Она жалко моргнула.— Но разговаривать обо мне? Зачем?
— Значит, мистер Мур не передал вам содержание нашего разговора?
— Нет.
— Я думал, будет лучше, если он первый поговорит с вами от моего имени. Но вижу, мне придется сказать это самому.
— Сказать о чем? О моем исцелении?
— Да. — Клейнберг стиснул зубы, готовясь к моменту истины, а затем изрек ее: — Боюсь, у меня плохие новости. Саркома вернулась. Опухоль хорошо просматривается. Рентгеновские снимки вновь показывают злокачественное образование. Такова реальность, и надо что-то с этим делать.
Подобные слова ему приходилось произносить далеко не впервые. Это было то, что он больше всего ненавидел в своей профессии. Осматривать, обследовать, ставить диагноз — все это получалось у него на редкость гладко, абсолютно без проблем. Но говорить дурную весть пациенту в лицо, общаться с ним на человеческом, эмоциональном уровне — это во врачебном ремесле самое мучительное.
Вот он сказал ей все. Теперь можно ожидать реакции. Обычно сначала наступает ошеломленное молчание, затем неизбежно льются слезы. Иногда к ним примешиваются сомнения, возражения, гневные протесты по поводу того, насколько нечестен и несправедлив мир. Нервный срыв бывает всегда, причем обязательно высокого накала.
Клейнберг ожидал взрыва эмоций. Но его не последовало. Ни один мускул невыразительного лица Эдит Мур не дрогнул. Ее взгляд вознесся вверх и уперся в потолок. Она даже не попыталась произнести хоть слово — просто лежала и смотрела в потолок.
Прошло не менее минуты, прежде чем страшная новость окончательно проникла в ее сознание. Наконец ее глаза встретились с его глазами.
Голос больной был едва слышен:
— Вы уверены?
— Да, я уверен в этом, Эдит.— Помимо собственной воли он впервые назвал ее по имени.— Ошибка исключена.
Она облизнула пересохшие губы и вновь замолкла. А когда заговорила, то скорее с собой, чем с врачом.
— Чудо-женщина,— с горечью прошелестел ее голос.— Значит, все вернулось. И никакого чудесного исцеления.
— Боюсь, что нет.
— Вы не можете признать меня исцелившейся, потому что… Я не исцелилась. Вы сказали об этом доктору Берье?
— Еще нет.
— А отцу Рулану?
— Нет.
— Они наперебой говорили мне, что ваш осмотр — простая формальность. На протяжении трех лет не было ни одного доктора, который стал бы отрицать мое чудесное исцеление. Как вы можете это объяснить?