Чудо
Шрифт:
Идея Марго понравилась, пришельцев она, правда, отвергла, во всяком случае, космических, собственно, сценарий визуализации возник сам собой, где-то между волком и собакой, когда, полупроснувшись, она ворочалась в постели, осторожно, стараясь не разбудить Михкеля, но и неуемно, дело обычное, коли уж сон прервался, то и лежать становится неудобно, и ноги-руки мешают, никак не приткнешь их так, чтобы не затекали, и подушку, то есть подушки, – их под головой у Марго было две, хоть и небольшие, толком не приладить, то высоко, то низко… Можно вообразить, какой шум подняли бы братья-политкорректяне, обнародуй она методы своей борьбы с прорвавшимся в ее незащищенную плоть врагом, а вернее, расскажи она о персонификации этого врага, ибо то был не кто иной, как мусульмане, против которых она еженощно затевала нешуточный крестовый поход. Армии рыцарей в белых одеяниях, перечеркнутых красным крестом… облик их Марго позаимствовала из «Ломбардцев», единственной видеозаписи четвертьвековой давности… кажется, перетрусившие европейцы даже «Ломбардцев» петь боятся, а вдруг мусульмане обидятся, начнут очередные флаги жечь и угрожать терактами… армии рыцарей или лимфоцитов, так называемых Т-киллеров, которых крестоносцы олицетворяли, стекались из всех уголков тела, окружали захваченное сарацинами пространство и шли на приступ – взбирались на возведенные агрессором стены, врывались внутрь, предавали все и всех огню и мечу. Полную победу одержать было трудно, черные, закутанные с ног до головы в балахоны, размножались быстро, но Марго отчетливо представляла себе и отдаленную цель: отвоевав захваченную территорию, распахать ее и посыпать борозды солью, как то сделали римляне с Карфагеном… Иногда она вспоминала, что под балахонами обычно скрываются женщины, скрываются или заточены в балахоны, как в тюрьму, в одиночные камеры, которые носят на себе, на минуту ей становилось жалко угнетенную половину исламского мира, но немедленно же приходили на ум… нет, маячили перед глазами зрительные образы, прочно запечатлевшиеся в мозгу, орущие и пляшущие от радости бабы в черном тогда, 11 сентября… а что уж сказать о террористках, ценой собственной жизни разносивших в клочья самолеты и вагоны метро… если раб сам борется за свое рабство, что толку его жалеть?.. Правда, от восстаний рабов тоже пользы было мало, рабство исчезло лишь тогда, когда стало экономически неэффективным. А вот мусульманское
Взгляд Марго упал на настенный календарь, купленный в прошлом году в Италии, она уже много лет возила их из тех стран, куда удавалось съездить, то бишь слетать, поскольку билеты на поезда со спальными местами даже в Москву стали стоить целое состояние; собственно, иных тут и не ходило, а путешествия на автобусе они с Михкелем считали уделом юных; так вот отовсюду она прилетала с каким-нибудь календарем, память и как бы залог новой поездки, вешала его на кухне, рядом с прочими сувенирами соответствующего облика, в основном то были изразцы – севильский азулехо, полуабстрактные Дон Кихот с Санчо Пансой из Толедо, изображения городов и весей, больше городов, к весям она относилась прохладно, ощущая себя неотъемлемой частицей урбанистического мира… А на кухне поскольку, как любая не пренебрегающая мужем, а следовательно, готовкой женщина, проводила в этой части квартиры немало времени. Нынешний календарь, посвященный итальянской живописи, был раскрыт на страничке с единственным полотном Микеланджело, тем, что висит в Уффици… Она печально вздохнула, они собирались весной во Флоренцию, не на три дня, как в прошлый раз, а на девять-десять, а теперь… Теперь, наверно, шансов туда вернуться не больше, чем у Данте, скорее, ей удастся попасть в иные описываемые им места… фигурально выражаясь, конечно, Данте, как и всякий нормальный писатель, приспособил своих врагов в самые заковыристые местечки, какие мог изобрести; вряд ли они таковы в действительности… какой действительности, ты, Марго совсем тронулась, в сумасшедший дом решила завернуть по дороге на кладбище?.. Хуже всего… ну не всего, допустим, но тем не менее… что пострадала сестренка, которая должна была их во Флоренцию сопровождать. Марго и так постоянно мучила совесть, что она как бы сбежала от домашних проблем, усугубляемых на тот момент общенациональной невнятицей, оставив сестру заботиться о родителях; она положила себе целью хотя бы показать ей мир, не весь, конечно, а малую его часть, того заслуживающую, но не успела даже перейти ко второму пункту намеченной программы, он же населенный пункт, как грянула… ну не буря, но… музыка с шопеновским привкусом, скажем так. Воистину они «не верхи на колпаке Фортуны»… да даже не «низы ее подошв», Фортуна тут и близко не ходила… Хотя это перебор, нечестно, Марго, кто же тогда привел к тебе Михкеля… Через тысячи километров, это была та еще работенка, вот она и решила, сумасбродная богиня, что больше ничего тебе не должна…
– Не бойся, – сказал Михкель, появляясь вдруг за ее спиной, – я тебя никому не отдам.
Под «никому» подразумевалось, видимо, «ни богу, ни черту»; насколько оно было выполнимо, неизвестно, но Марго это заявление странным образом успокоило, она повернулась и уткнулась мужу в грудь – лицом, поскольку доставала ему только до плеча.
Земля была сухая, утоптанная, пыльная, сизые тучи висели низко над бесконечной, чуть-чуть волнистой – не холмы, не пригорки, а лишь легкие неровности – равниной. Не жарко, но душно, ни малейшего дуновения, полумрак, то ли предрассветный, то ли сумеречный, и все вокруг серое – небо, земля, люди… множество людей в длинных бесформенных одеяниях, из-под которых выглядывают босые, посеревшие от пыли ступни, бредет по этому необозримому пространству… Куда?
– Хуже всего, что здесь никогда ничего не происходит.
Глубокий голос, высокая фигура, над потрепанной серо-черной хламидой алебастрово-белый лик Гигиеи… Неужели эллинские скульпторы не создавали образ идеальной красоты, а ваяли реальных женщин?
– Хоть бы небо разверзлось, ударила молния, хлынул ливень… Случился потоп, пожар, землетрясение!..
Марго содрогнулась, о землетрясениях она знала не понаслышке.
– И не с кем поговорить. Ни одного знакомого лица.
Марго хотела спросить, а почему нельзя поговорить с незнакомыми, но женщина отвернулась, шагнула в сторону и словно растворилась в толпе… нет, не толпе, у толпы есть одно неотъемлемое свойство, она кажется единым целым, а эти люди были сами по себе, рядом, но врозь, может, потому что шли в разных направлениях или смотрели куда угодно, но только не друг на друга? Собственно, никуда они не направлялись, шли, сворачивали, возвращались, хаотическое движение без цели, без конечного пункта, куда идти там, где ничего нет… Совсем ничего? Она огляделась и заметила в нескольких шагах от себя дверь. Странную дверь, не в стене, а стоявшую отдельно посреди равнины, дверная рама и крупная, тяжелая на вид створка, плотно прикрытая, только внизу виднелась тонкая, как проволока, полосочка желтого света. Она подошла, потрогала, никакого обмана, крепкое, хорошо обструганное дерево, толкнула, и дверь отворилась, за ней оказался неширокий, но длинный зал, без окон, однако заполненный светом, лившимся сверху, откуда именно, было не разглядеть, свет словно клубился, как густой желтый дым, скрадывая очертания потолка и верхней части стен. А нижняя была обшита деревянными панелями, по цвету дубовыми, отполированными гладко, но не до блеска. Дубовый же стол стоял торцом к двери, один длинный или придвинутые вплотную друг к другу несколько, он уходил вдаль, в глубь помещения и был уставлен блюдами с едой, кувшинами… нет, амфорами, чернофигурная керамика… амфорами и кубками музейного вида, по обе стороны теснились деревянные опять-таки кресла, в которых сидели, вольготно развалившись, большие плечистые мужчины, полуголые, в белых хитонах, кое-где проглядывали и высокие женские прически. В воздухе висел слитный гул голосов, перебивавшийся выкриками, откуда-то из глубины зала доносилось пение под аккорды некоего струнного инструмента. Марго вгляделась в пирующих… Так и есть, все они были здесь, и Геракл, и Тесей, и Диоскуры, и Ахилл… Или это не он? Смутно помнилось, что Ахилла после смерти спровадили на остров блаженных где-то в устье Дуная… ничего себе местечко для блаженства!.. к тому же компанию ему составила, чуть позже, разумеется, но зато навечно, Елена Прекрасная… Спрашивается, какого черта надо было разлучать ее с мужем, да еще таким, который устроил ради дражайшей супруги целую Троянскую войну… вот дунайским островитянам ничего не грозит, после смерти не повоюешь… Как же этим буйным ребятам должно быть скучно… так и есть, ни мечей, ни щитов, и веселье какое-то натужное, особенно печальный вид у предполагаемого Ахилла… А почему она решила, что мрачный великан – Ахилл? Диоскуры понятно, близнецы, и шапочки те же, что на статуях наверху Кордонаты у входа на Капитолийскую площадь… А остальные… Впрочем, во сне человек знает много такого, о чем не ведал наяву… Так это сон? Тогда неудивительно, что никто не заметил ее прихода… Как и ухода. Она осторожно закрыла за собой дверь и ступила в пыль. А где же обещанные асфодели? Должно бы быть красиво, черные лилии, бархатные лепестки, возможно, желтые тычинки… Ерунда, их бы давно вытоптали… то есть так оно, наверно, и случилось, возможно, вначале… Значит, здесь все-таки что-то меняется, может, когда-нибудь и дождь пойдет… И гром грянет… Он и грянул. Но то был не гром, а дверца, автомобили стояли во дворе тесно, как кресла в Элизиуме, и перед тем, как расползтись по окрестностям, расправляли члены, хлопая дверцами, разминая колеса и испуская легкий рык, стало быть, начинался новый день… Что день грядущий мне готовит, подумала бы она, если бы не знала что.
Семейный врач повела себя, на взгляд Марго, безукоризненно, никаких тебе причитаний и рассуждений на тему потерянного времени, вот когда порадуешься эстонскому характеру, будь докторша русской, наверняка засыпала бы поучениями и попреками, где вы до сих пор были, как же можно, вроде бы образованный человек, и так далее, и тому подобное, эта же только послушала более чем сдержанный репортаж Марго, посмотрела сначала на отекшую руку, потом на листочек, куда маммолог из частной поликлиники щедрой рукой вписала аж стадию 3В, и немедленно взялась за ручку… Или за мышку? Поди упомни… В любом случае, обещала сегодня же оформить все необходимые бумаги и отослать. И действительно оформила и отослала, и почти столь же молниеносно Михкель… она даже не слезла с дивана, муж пошел по инстанциям сам, но ходил недалеко и недолго, раз-два, и из здорового человека – остеохондроз или гайморит Марго болезнью не считала – она превратилась в инвалида, обеспеченного медицинской страховкой. Интересно, подумала Марго, узрев сакраментальный документ, отправься она к врачу в той самой ранней стадии, стали бы вокруг нее суетиться, как на пожаре? Сомнительно. Впрочем, в онкологии работали люди более закаленные, там очень уж торопиться не стали, пару недель на ожидание все-таки отвели.
Сказать, что задержка приводила Марго в отчаянье, было бы явным преувеличением, как-никак она боялась лечения куда больше, чем болезни, и любая оттяжка представлялась ей благом, да и узнать с ошеломляющей точностью, что ей осталось сколько-то там месяцев… недель все-таки вряд ли… она вовсе не рвалась. Хотя внешне она на страуса не слишком походила… правда, шея у нее была достаточно длинная, но ноги отнюдь не жердеобразные, не то чтобы она годилась в ренуаровские натурщицы, но и кахексией… во всяком случае, пока… не страдала… словом, не имея со страусами ничего общего по облику, душой она, видимо, была этим птичкам сродни, голову в песок – и привет. Песок в данном случае заменяли буквы, Бомарше она снимать с полки не стала, но погрузилась в чтение детективов, стараясь плавно переходить от одного к другому, не поднимая головы или не вытаскивая ее из песка, как угодно. В соблюдении процедуры оказались свои сложности, триллеров она терпеть не могла, а произошедшая в последние годы сплошная триллеризация жанра не оставила от него и палисадничков, пощаженных когда-то даже сплошной коллективизацией, к тому же все эти остросюжетные романы были невыносимо скучны… скучный детектив!.. вроде бы натуральный оксиморон, и однако суровая реальность. Немногие же бледно цветущие на этой обильно удобренной кровью и прочими биологическими жидкостями ниве, как невыполотые еще сорняки, произведения якобы в духе классического детектива, являли собой жалкое подобие известных образцов. Положение усугублялось и тем, что писатели-криминалисты стали невероятно болтливы, они заполняли толстенные тома словами, призванными, по мысли авторов, обрисовать характеры либо сделать выдуманные ситуации жизненными, а на деле замаскировать убожество сюжета, так что в итоге пришлось обратиться к книгам, уже когда-то прочитанным. Агату Кристи она знала почти наизусть, близко к тексту Гарднера со Стаутом, а в библиотеке, где все смешалось столь же беспорядочно, сколь в той каше, которую ныне называют литературой, в коей дамские романы и боевики на равных соседствуют с Бальзаком и Прустом, а детские сказочки превратились в основной ингредиент, найти что-либо читабельное было трудом практически непосильным. Но, в любом случае, даже перечитывать нечто, знакомое до слез, было лучше, нежели обсуждать собственное здоровье или нездоровье с сочувствующими, – будь на то ее воля, она скрыла бы Диагноз и от друзей, и от врагов. Последних, впрочем, она не знала, может, их и вовсе не было, вряд ли при столь малом участии во внешней жизни она могла вызывать в ком-то зависть или ненависть, а друзья – да, имелись, но в невеликих количествах и в основном неблизко, и так необщительная от природы, она еще вольно или невольно оказалась в своего рода изоляции, поскольку к телефонам относилась враждебно с самого рождения, писать письма тоже не очень любила, от руки особенно, ибо и без того свои тексты излагала вручную, допотопным, по мнению большинства современных бумагомарак, методом, утомляя пальцы и глаза, «емельки» еще куда ни шло, но и тут имелась закавыка, в «почтовый ящик» она заглядывала не каждый день, а ведь электронный монстр того и ждет, двадцать четыре часа тебя не видел и тут же начинает требовать «визуальной верификации», пароль, который известен одному тебе, для него ничего не значит, а нелепые каракули, которые открыты всем, почему-то считаются панацеей от любопытных, и никто ведь не спрашивает тебя, хочешь ли ты, чтобы твою переписку, как шкатулку с драгоценностями, ограждали рядами нечитаемых букв, своего рода виртуальной колючей проволокой, нет, ее просто протягивают, не интересуясь, с какой стороны остался хозяин ларца, словом, современная цивилизация создает новые возможности для садистов, Интернет вроде избавляет тебя от контактов со всякими чиновниками, но вот пожалуйста, не можешь не только прочесть полученные письма, но даже, фигурально выражаясь, взяться за перо. Марго, во всяком случае, не могла, каракули вызвали у нее отвращение и даже ярость, иногда Михкель терпеливо «вскрывал» ее почту, но каждую минуту отрывать человека от работы не будешь, а там и желание кому-то черкнуть пару строк пройдет безвозвратно. Так что держать в тайне свалившуюся на нее напасть не представляло труда, она и держала, и не из страусовой политики, а просто Марго терпеть не могла болезней, и ей невыносима была мысль, что ее будут жалеть. Потом пожалуйста, если вам будет благоугодно, проливайте слезы над могилкой, но не теперь, потому она пряталась, на телефонные звонки не отвечала, а случайные встречи на улице ей не угрожали, ибо зима продолжалась, снег валил и валил, и выходить из дому было пыткой, разумеется, она себя заставляла, но дальних прогулок, как летом, они не совершали, Михкель и сам зиму не жаловал, а уж Марго тут была согласна с Данте на все сто, – неудивительно, что наихудшее местечко в аду тот изобразил в виде какой-нибудь Скандинавии. Собственно, для итальянца оно естественно, не случайно ведь зима по-итальянски inverno, почти inferno, кто знает, может, именно это созвучие и вдохновило его на водворение в ад льда и прочих зимних красот, ведь по правилам в преисподней должно быть жарко… Красот! Ха! Что красивого в унылом зимнем пейзаже находят люди, Марго понять не могла, снег она ненавидела, всегда, всю жизнь, с младенчества, видимо так, хотя, когда однажды сестра ее лукаво спросила, как насчет катания на санках в раннем детстве, она призадумалась, в памяти, как водится, всплыл давно позабытый эпизод: в возрасте весьма нежном, вроде дошкольном, она играла с двоюродными братом и сестрой, почти ровесниками ей и друг другу, в снегу, санок не помнила, но снег – да, был, однако этот краткий кадр сразу заслонили картинки, полные кидающихся снежками мальчишек… Снежки, скользкие дороги, сугробы… Зима напоминала ей больницу, все холодное, монотонное, отталкивающее, свисающие с крыш полы белых простынь, белый кафель под ногами, разве что не нарезанный квадратиками, и везде вата, чистая или запачканная, много, кучи, курганы… перевязочный материал… как она боялась хирургов, всегда, думала, что лучше умереть, чем попасть на операционный стол…
Она поглядела в окно, снег шел и шел, торчавшие вверх ветки деревьев в сквере через дорогу, как раскоряченные пальцы, впивались в небо, словно пытаясь сдернуть с него выцветший от бесконечной стирки тусклый белесо-серый покров, безнадежное предприятие… Надо заметить, со стороны «доброго боженьки» достаточно подло портить ей последние, вероятно, месяцы… хотя это как посмотреть, можно ведь и иначе взглянуть на ситуацию, после такой зимы еще одной не захочется и умереть не жалко… Так они, верующие, и поддерживают в себе вечное горение, ведь любую пакость всевышнего можно повернуть ему же на пользу, все зависит от трактовки. Собственно, в том же разрезе можно было рассмотреть и более глобальную проблему, создаваемую мерзким членистоногим, которое, пристроившись на краешке груди, скребло клешнями ее ребра, пытаясь пролезть в грудную клетку и там уже порезвиться вдоволь… Если еще не пролезло и не резвится, пожирая заодно со злополучными легкими и отпущенные ей дни… Откровенно говоря, дожить до глубокой старости Марго никогда не мечтала, тем более что в ее роду имелись люди, которых такое несчастье постигло, и повторить их незавидную судьбу она вовсе не рвалась. Однако перспектива углубиться в старость настолько, чтобы подцепить ныне витиевато называемый болезнью Альцгеймера маразм, выглядела не такой уж близкой и потому не столь угрожающей… Тем не менее она не роптала бы, уготовь ей «добрячок» участь не столь противную, а ниспослав какой-нибудь обширный инфаркт или иной легкий и быстрый конец. Впрочем, даже у нынешней ситуации было одно неоспоримое достоинство: можно было не бояться, что она переживет мужа.
– Выходить будем? – поинтересовался Михкель из соседней комнаты.
– А сколько градусов? – спросила Марго обреченно.
– На термометре минус три.
Марго вздохнула. Минус три на термометре за окном это в реальности все пять. Но что делать! Утрату наитеплейших сапог в определенной степени компенсировали ботинки просто теплые, при минус пяти в них было вполне еще комфортно.
– Только далеко не пойдем, – сказала она, и Михкель бодро согласился.
В подъезде было довольно холодно, раньше там стоял радиатор… собственно, существовал он и теперь, но не прогревался, что-то с ним такое проделали, дом экономил. А под почтовыми ящиками валялись разноцветные листочки, не осенние листья, а рекламные буклеты и просто странички с красочными картинками, кто-то в подъезде, как обычно, демонстрировал то ли высокую интеллектуальность, то ли зажиточность, позволявшую пренебречь всякими жалкими скидками, кто именно, никто, кроме досточтимых демонстраторов, знать не мог, но это их, видно, не волновало, им достаточно было самим сознавать свои преимущества, а почему плодами их самодостаточности должны были любоваться соседи, а подбирать их уборщица, к рекламе никаким боком не причастная, значения для них не имело. Очередное проявление того, что Марго про себя называла евросвинством. Словечко возникло в поезде по дороге из Флоренции в Пизу: на промежуточной остановке, в Прато или еще где-то, в полупустой вагон ввалилась шумная англоговорящая компания, парни – собственно, и девушки от них не отставали – шлепнулись в кресла и немедленно водрузили ноги в грязных кроссовках на сиденья напротив, между прочим, обитые тканью. Нельзя сказать, что это были первые попутчики такого рода, наоборот, вполне типичные молодые люди. Евролюди. О да, свободный еврочеловек не считается с условностями и знает свои права, в частности, на комфорт. При этом право другого человеческого существа на чистое сиденье игнорируется весело и полностью. Впрочем, что значит чистое сиденье для того, кто во весь рост растягивается на мостовой, сколько в европейских городах площадей в пешеходной зоне, где в пыли, если не в грязи валяются молодые люди обоего пола. Которые наверняка, придя домой, в той же самой одежде бросаются на кровать. Человек – существо небрезгливое, чему, учитывая его происхождение, удивляться не приходится.
– Глобальное потепление в действии, – произнесла она традиционную фразу этой зимы, когда тяжелая дверь за спиной мягко чмокнула, самозапираясь, и ледяной ветер ударил в лицо.
Михкель усмехнулся.
– На днях очередной саммит, – сообщил он.
– Жалко, не здесь, – буркнула Марго. – Обсуждать глобальное потепление в условиях ледникового периода было бы особенно пикантно.
– Ничего особенного нет, – сказал Михкель небрежно. – Это входит в их игру.
– В смысле?
– Твой ледниковый период тоже свидетельствует о глобальном потеплении, – пояснил Михкель. – Можешь потом ознакомиться с их выкладками. В Интернете. Коли есть охота.
Охоты у Марго не было. Пока на выкладки дают деньги, они будут. Пока дают деньги, и пока есть доверчивые или внушаемые персонажи, готовые подкреплять чужие выкладки собственными глотками или кулаками. Она вообразила себе стайку голеньких, в плавках или бикини, босых активистов чего-то там… античегонибудистов, пляшущих с плакатиками на снегу… Ее всегда занимало, где эти ребята берут деньги на свои поездки, зачастую весьма дальние, и где они работают или, скорее, числятся, ведь ни один серьезный работодатель не будет держать в штате человека, который вечно где-то мотается. Может, и нигде, может, эти девочки-мальчики нечто вроде профессиональных революционеров, как Владимир Ильич и его компания, а Саввы Морозовы всегда найдутся… Бог с ними. Она натянула на голову капюшон и взяла мужа под руку.