Чудовищ нет
Шрифт:
– И что же, простите, Лорис?
– Да то, почтенный, что делегация почти царской власти Лорису есть полуабдикация, с другой стороны, что же делать? Михаил Тариелович – это последняя карта нашего правительства, если и это не удастся, то дело сойдется клином.
– Думаете, так?
– Думаю, так, – кивнул Киреев.
Каково же было удивление Рязанова, когда днем позже его пригласил сам герой многочисленных приватных бесед! С графом Иван Иванович был знаком, но не более того. Слишком уж разные они были люди: и возрастом, и окружением, и взглядами. Пожалуй, Рязанов удивился бы больше, разве что если бы его вызвал сам государь.
– Послушайте, Иван Иванович… – сказал Лорис-Меликов,
– Если вам будет так угодно, ваше превосходительство, – отвечал Рязанов. Он ожидая официальной беседы, Лорис же был обходителен и немного растерян.
Генерал достал из шкафчика графин, налил обоим и, пригубив из своей рюмки, продолжал:
– Послушайте, Иван Иванович… Зная вашего многоуважаемого батюшку, а также ваши примечательные успехи на ниве правоведения, и не только, я имею честь предложить вам прелюбопытную работу во вверенной мне Верховной Распорядительной Комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия.
Комиссия была учреждена лишь несколько дней назад, 12 февраля, и Михаила Тариеловича Лорис-Меликова уже называли тайком «вице-императором». В самом деле, Комиссия и лично Лорис-Меликов обладали огромной властью, в его подчинение перешли Третье отделение и корпус жандармов, – и это явно, а о скрытых возможностях Комиссии оставалось лишь гадать. В своем обращении «К жителям столицы» три дня спустя после назначения рассудительный и мудрый Лорис-Меликов весьма красиво обрисовал задачи и цели вновь созданной Комиссии, сказав в частности: «Ряд неслыханных злодейских попыток к потрясению общественного строя государства и к покушению на священную особу государя императора в то время, когда все сословия готовы торжествовать двадцатипятилетнее, плодотворное внутри и славное извне, царствование великодушнейшего из монархов, вызвал не только негодование русского народа, но и отвращение всей Европы.
Не давая места преувеличенным и поспешным ожиданиям, могу обещать лишь одно – приложить все старание и умение к тому, чтобы, с одной стороны, не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни пред какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество, а с другой – успокоить и оградить законные интересы благомыслящей его части. Убежден, что встречу поддержку всех честных людей, преданных государю и искренно любящих свою родину, подвергшуюся ныне столь незаслуженным испытаниям».
Такие слова выглядели разумными в сравнении, к примеру, с обращением к государю начальника Московского полицейского управления, без обиняков предлагавшего «выслать всех социалистов на остров Сахалин и блокировать его военными кораблями, а высшие учебные заведения перевести в захолустные окраины, изолировав тем самым революционное студенчество от народа».
Рязанов, разумеется, читал «К жителям столицы» и догадывался, что вызов к Лорис-Меликову так или иначе будет связан с работою Комиссии, но никак не мог ожидать, что генерал вот так, запросто предложит ему место. Кто же мог ему протежировать? Откуда Лорис-Меликов знает о «примечательных успехах на ниве правоведения», под которыми, несомненно, подразумевает в том числе стажировку в Сюртэ? Или он совсем о другом говорит, а правоведение – лишь предлог?
– Вижу, вы озадачены, Иван Иванович, – улыбнулся тем временем граф. – Представьте же, как был озадачен я, когда государь предложил мне возглавить Комиссию… Буду честен: едва успел оглядеться, вдуматься, научиться, вдруг – бац! – иди управлять уже всем государством. Я имею полномочия объявлять по личному усмотрению высочайшие повеления. Ни один временщик – ни Меншиков, ни Бирон, ни Аракчеев – никогда не имели такой всеобъемлющей власти. Потому, поверьте, мне известно о вас очень много, и, хотя кое-кто советовал мне не связываться с вами, отрекомендовав редкостным сумасбродом и мистиком, я все же пренебрег этими дурными советами. Видите, я с вами честен. Если вы не хотите еще арманьяку…
– Нет-нет, благодарю, ваше превосходительство!
– …Тогда не смею задерживать. Сейчас вас препроводят к одному из моих помощников и доверенных лиц, который и расскажет вам более подробно о грядущих делах.
– Но я, кажется, не дал еще согласия, – заметил Рязанов.
Генерал аккуратно вынул из кармана большой платок с монограммою, развернул его, высморкался, так же аккуратно убрал обратно и сказал с некоторой укоризною:
– Полноте, милейший Иван Иванович, я знал, что вы согласитесь, еще когда звал вас сюда. Мне очень нужен сумасброд и мистик, потому как вижу вокруг засилье людей рассудительных, благоразумных и скушных. А не то нынче время, чтобы благоразумно рассуждать, надобны головы необычные, работники всесторонние… Кому надо, пускай занимаются чем велено, а вам будет особое задание и отдельное начальство. Идите, идите, и вы не пожалеете, уверяю. Прошу извинить за столь короткую аудиенцию – не вижу смысла задерживать вас без толку, сам я всего лишь хотел еще раз на вас взглянуть, ибо не видел несколько лет.
Помощника и доверенное лицо Лорис-Меликова звали Бенедикт Карлович Миллерс, надворный советник. Лет сорока пяти, с седою всклокоченной шевелюрой и умным сухим лицом, он с удобством расположился в маленьком полутемном кабинете: окна там были завешены тяжелыми бордовыми портьерами и светили, несмотря на полдень, слабо шипящие угольные лампы.
– Извольте садиться, господин Рязанов, – сказал Миллерс, перебирая на столе вороха бумаг.
Перед столом помещалось два кресла, но на обоих лежали все те же бумаги, и Иван Иваныч не без труда освободил потребное себе место.
– Погодите минуту, иначе я забуду, что искал, – сказал Миллерс, продолжая копаться в документах.
Со скуки Рязанов принялся разглядывать книги, в совершенном беспорядке лежавшие на краю стола, в большинстве своем знакомые хотя бы названиями: первый том «Трудов Этнографической статистической экспедиции в западный русский край», Уложение о наказаниях 1846 года, Сборник Харьковского Историко-филологического Общества, разрозненные нумера «Недели» и «Киевлянина», а также на немецком и английском: «История немецкого народа» Янсена, переиздание «Глоссографии» Блаунта, «Об истине, заключенной в народных суевериях» Майо, «Очерки Элии» Лэма, «О преступлениях и наказаниях» Людовико Синистрари – впрочем, эта уже на итальянском. Довольно дико смотрелись здесь «Листок "Земли и воли"» и двадцатилетней давности «Полярная звезда» лондонского издания, запачканная то ли вином, то ли кровью.
Еще здесь была разнообразная литература по спиритизму – весьма толковая и полная подборка, в которой Иван Иванович приметил хорошо ему известные менделеевские «Материалы для суждений о спиритизме», петербургское издание Вильяма Крукса «Спиритизм и наука. Опытное исследование над психической силой», книги «Месмеризм, одилизм, столоверчение и спиритизм» Карпентера и «Спиритизм» Гартмана, а также журналы: аксаковский «Psychische Studien», издающийся в Лейпциге, и русский «Ребус».
– Любопытствуете? – спросил Миллерс, наконец освободившийся. Он взял небольшой лист бумаги, который тут же тщательно изорвал и бросил в корзину под стол.