Чудовище должно умереть. Личная рана
Шрифт:
Феликса слегка пугало, что он так много понял в своем госте: вероятно, опасность его теперешнего положения обострила его способность читать в чужой душе. Он сказал, криво усмехнувшись:
— Кто избавит меня от тела этой смерти?
— Святой Павел, если я верно запомнил? Лучше расскажите мне все по порядку.
И Феликс изложил ему обо всех существенных деталях истории, как это было записано в дневнике: о смерти Марти, о своей поглощенности идеей отмщения, о сочетании своих рассуждений и удачного случая, благодаря которому он наткнулся на Джорджа Рэттери, о
— Почему он так долго медлил и не хотел поразить вас фактом, что ему все о вас известно?
— Точно не могу сказать, — после некоторого раздумья сказал Феликс. Отчасти, видимо, из-за удовольствия, которое ему доставляла игра в кошки-мышки; по натуре он явный садист. Отчасти, возможно, он хотел полностью убедиться, что я намерен это совершить — я имею в виду, он не хотел раскрывать карты, потому что должен был понять, что мой дневник предоставляет возможность обвинить его в убийстве Марти. Хотя не знаю… практически он пытался меня шантажировать в лодке — сказал, что отдаст мне дневник за деньги; казалось, он был полностью захвачен врасплох, когда я заявил, что он никогда не посмеет передать дневник полиции.
— Гм… И что же произошло потом?
— Ну, я сразу же переехал сюда, в гостиницу «Рыболов». Джорджу пришлось переслать сюда мой багаж: он отказался впустить меня в свой дом даже на минуту, что вполне естественно. Кстати, все это случилось только вчера. Вдруг около половины одиннадцатого позвонила Лена и сообщила, что Джордж умер. Можете себе представить, как это меня потрясло! Он почувствовал себя плохо после обеда, Лена описала мне симптомы: мне кажется, это отравление стрихнином. Я сразу направился к Рэттери, доктор был еще там и подтвердил мое предположение. Я здорово попался. У его поверенных находится мой дневник, который должен быть обнародован в случае его смерти: полиции станет ясно, что я замышлял убийство Джорджа. И вот он умер — для них это дело шито белыми нитками.
Напряженная поза Феликса и тревожное выражение глаз противоречили его ровному, почти бесстрастному тону.
— Я готов был пойти и утопиться в реке, — сказал он, — настолько все кажется безнадежным. Затем я вспомнил, как Майкл Эванс рассказывал мне о том, как вы вытащили его из подобной истории, поэтому я позвонил ему и попросил связать меня с вами. И вот вы здесь.
— Вы еще не говорили полиции о дневнике?
— Н-нет. Я ждал, пока…
— Это необходимо сделать немедленно. Лучше я сам об этом сообщу.
— Да, пожалуйста, если можно. Я бы скорее…
— И между нами должно быть полное понимание. — Найджел задумчиво и беспристрастно смотрел в глаза Феликсу. — Судя по тому, что вы мне рассказали, я считаю совершенно невероятным, что это вы убили Джорджа Рэттери, и сделаю все, что в моих силах, чтобы это доказать. Но конечно, если случайно это дело ваших рук и мое расследование убедит в этом меня, я не сделаю ни малейшей попытки это скрыть.
— Это звучит вполне разумно, — робко
— Это не важно, вы этого не сделали, вот что имеет значение. Нечего ахать над разлитым молоком.
Спокойный, едкий, но не враждебный тон Найджела гораздо больше чем сочувствие помог Феликсу овладеть собой.
— Вы правы, — сказал он. — Даже если кто-то и убил Джорджа, он не должен испытывать ни малейших угрызений совести, потому что Джордж был самым отъявленным негодяем.
— Кстати, — спросил Найджел, — а почему вы думаете, что это не было самоубийством?
Феликс испуганно воззрился на него.
— Самоубийство? Я никогда не думал… я хочу сказать, я так долго думал о Джордже… гм… в связи с убийством, мне и в голову не приходило, что это могло быть самоубийством. Да нет, этого не могло быть: он был слишком бесчувственным и самодовольным типом для… А кроме того, зачем ему это делать?
— Тогда кто, по-вашему, мог его убить? Кто-нибудь из местных жителей?
— Дорогой мой Стрэнджвейс, — смущенно сказал Феликс, — вы же не можете просить главного подозреваемого, чтобы он всех и каждого обливал грязью.
— Здесь неприменимы правила Куинсберри. Не нужно демонстрировать мне свое благородство — на кон поставлено слишком много.
— В таком случае я бы сказал, что любой имевший отношения с Джорджем был его потенциальным убийцей. Он невероятно издевался над женой и сыном, Филом; он вообще отвратительно относился к женщинам, был типичным женоненавистником. Единственная женщина, над которой он не смел издеваться и не мог уязвить, была его мать, но она настоящая ведьма. Хотите, чтобы я рассказал вам об этих людях?
— Нет, во всяком случае, не сейчас. Сначала мне лучше составить о них собственное мнение. Ну думаю, сегодня мы больше ничего не сможем сделать. Пойдемте к нам, поболтаем с моей женой.
— О, минутку, есть еще один момент! Этот паренек Фил: он очень хороший мальчик, ему всего двенадцать лет; мы должны вызволить его из этого дома, если сможем. Он и так очень нервный и впечатлительный, а эта история может доконать его. Я не хотел просить сам об этом Вайолет, понимая, что вскоре она все узнает обо мне, но, может быть, ваша жена…
— Надеюсь, мы что-нибудь сможем придумать. Завтра я поговорю об этом с миссис Рэттери.
Когда на следующее утро Найджел прибыл в дом Рэттери, он застал там полисмена, прислонившегося к воротам и флегматично наблюдавшего за раскрасневшимся водителем, который пытался вывести свою машину из почти пустой стоянки напротив.
— Доброе утро, — сказал Найджел. — Это…
— Это трогательно, просто трогательно, не так ли, сэр? — неожиданно сказал полицейский.