Чудовище должно умереть

Блейк Николас

– А, понимаю.- Феликс с трудом сглотнул слюну и швырнул эти слова в поразительную тишину, повисшую над ними. Затем попытался улыбнуться.Извините, что так обеспокоил вас. Должно быть, вам было не до смеха, когда вы пришли к этому заключению, после того, что сделали по моей просьбе. Что ж, все равно я рад, что все закончилось. Боюсь, Фил ускорил мое падение своим признанием: я должен был сообщить полиции. Но почему он это сделал?

– Он очень вам предан. Он подслушал, как Блаунт говорил, что намерен вас арестовать. Это был единственный способ, которым Фил мог вам помочь.

– О боже! Если бы это был кто-то другой... Он напоминал мне Марти, того Марти, которым мог стать мой сын.

Феликс упал

на стул и закрыл лицо руками.

– Вы не думаете, что он совершил... что-нибудь опрометчивое? Я никогда бы не простил себе.

– Нет, уверен, что он ничего такого не сделал. Я честно считаю, что вам не о чем волноваться.

Феликс поднял голову. Лицо его было бледно и напряженно, но выражение покорной готовности к самому страшному исчезло.

– Скажите... как вы это выяснили?- спросил он.

– Благодаря вашему дневнику. Вы допустили ошибку, Феликс. Выдали себя. Как вы писали в самом начале - "этот строгий моралист, живущий в каждом из нас, который втайне ведет свою сложную игру в кошки-мышки, одинаково и робкий и самоуверенный, подталкивающий преступника к роковой обмолвке, к внезапной и безрассудной доверчивости, заставляющий его подбрасывать улики против самого себя, словом, выступающий в роли провокатора". Вы намеревались сделать ваш дневник чем-то вроде запасного выхода для своей совести, но затем, когда вы изменили свой план, когда вы обнаружили, что не можете убить человека, чья вина не доказана, дневник стал главным инструментом вашего нового плана - и вот здесь вы себя и выдали.

– Да,- с грустной улыбкой сказал Феликс.- Вижу, вы все знаете. Боюсь, я недооценил ваш ум. Мне следовало пригласить менее способного детектива. Закурю, пожалуй. Кажется, приговоренный имеет право на последнюю сигарету, не так ли?

Найджел навсегда запомнил эту заключительную сцену. Солнечный луч падал на бледное бородатое лицо Феликса; табачный дым клубился в солнечном свете; спокойное, чуть ли не академическое обсуждение ими преступления Феликса, как будто оно было всего лишь идеей его собственного детективного сочинения.

– Понимаете,- сказал Найджел,- до того момента, когда вам не удалось столкнуть Рэттери с обрыва, в вашем дневнике постоянно сквозила глубокая озабоченность тем, что вы не имели доказательств, что именно он убил Марти. Но затем, казалось, вы считали его вину доказанной. Именно это противоречие впервые и натолкнуло меня на правильный путь размышлений.

– Да, понимаю.

– Мы исходили из предположения, что ваша неудача на песчаном карьере произошла потому, что Рэттери начал по дозревать о вашем намерении. Почему он солгал, сказав, что подвержен головокружениям? Потому что, считали мы, он начал смутно подозревать недоброе и какое-то время решил не выдавать своих подозрений. Но вчера вечером, когда я снова перечитал ваш дневник, мне вдруг пришло в голову, что, возможно, солгали именно вы. Предположим, вам удалось заманить Рэттери к краю обрыва и как раз в тот момент, когда вы были готовы столкнуть его вниз, вы поняли, что просто не в состоянии это сделать потому что у вас нет настоящих доказательств, что он был убийцей вашего сына. Все именно так и произошло?

– Да, вы совершенно правы. Я оказался чертовски слабым,- горько сказал Феликс.

– Не совсем точное определение, однако, боюсь, эта черта и подвела вас. Она подвела вас также и позднее, когда вы отказались общаться с Леной - даже после того, как в тот вечер в саду вы рассказали нам о дневнике и о своей ненависти к Джорджу: вы намеренно хотели разорвать с ней отношения, потому что вам претила мысль, что она и дальше будет связана с убийцей. В этой ситуации Фил оказался не единственным невероятно благородным созданием.

– Давайте не будем говорить о Лене. Это единственное, чего я стыжусь. Понимаете, я начинал

ее любить по-настоящему. И при этом использовал ее как пешку - простите за банальность.

– Но вернемся назад. Я пересмотрел все ваши поступки после эпизода у обрыва в свете предположения, что прежде всего они были нацелены на получение правды от Джорджа - и только тогда, если он признается, что убил Марти, на его убийство. Вина угадывается по нерешительности убить человека, который может оказаться невиновным. Вы не могли прямо спросить его, убил ли он Марти: он стал бы это отрицать и выгнал бы вас из своего дома. Поэтому вы намеренно начали вести себя так, чтобы вызвать его подозрения, вызвать его любопытство, окольным путем дать ему понять, что намерены его убить.

– Не понимаю, как вы к этому пришли.

– Прежде всего, вы согласились на приглашение пожить в доме Рэттери, хотя совсем недавно говорили, что ни за что на свете не пошли бы на то, чтобы находиться с ним под одной крышей, и несмотря на то, что в этом случае увеличивался риск, что он найдет ваш дневник. Но вероятно, неотъемлемой частью вашего нового плана была мысль, что именно Джордж должен был найти дневник. И по вашему же расчету, вы специально спровоцировали Рэттери искать его, вспомните. За ленчем, на котором присутствовали мистер и миссис Карфакс, вы сказали, что пишете детективный роман: вы притворились сердитым, когда кто-то попросил, чтобы вы вслух прочитали отрывки из него. Вы тонко намекнули Джорджу, что ввели его в роман в качестве действующего лица. После этого человек с характером Джорджа ни за что не устоял бы перед искушением разыскать эту рукопись - особенно после того, как всего несколько дней назад вы ловко дали ему обнаружить, что ваше настоящее имя не Феликс Лейн.

Феликс поднял на него недоумевающий взгляд, затем все понял.

– Сегодня утром генерал Шривенхем рассказал мне, что двенадцатого августа, в четверг, он видел вас - или думал, что это были вы,- в чайной в Челтенхеме. Вы были там с человеком могучего телосложения, с пышными усами хамом, как безошибочно охарактеризовал его генерал. Ясно, что это был Рэттери. Шривенхем посещает эту чайную каждый четверг; будучи его другом, вы должны были об этом знать и никогда не направились бы в это кафе с Рэттери именно в четверг - если только не хотели, чтобы генерал узнал вас и окликнул по имени: "Керне". Что в точности и случилось. Рэттери услышал, как генерал кричит вслед вам: "Керне!" - и сразу начал гадать, не имеете ли вы какого-либо отношения к Марти Кернсу, мальчику, которого он сбил в деревне. Как только Шривенхем рассказал об этом - кстати, он по собственной инициативе затронул вашу особу в самом начале нашей встречи,- я ясно понял, почему вы не хотели, чтобы я виделся с ним.

– Я ужасно жалею о том ударе, который вам нанес. Вчера я по-настоящему растерялся: это было отчаянной попыткой отложить вашу встречу с Шривенхемом. Он такой любитель поболтать - я боялся, что он расскажет вам об инциденте в кафе. Но я старался не очень сильно повредить вам.

– Все в порядке. Мы должны стойко переносить превратности судьбы. Блаунт думал, что меня ударил Фил, когда убегал из гостиницы. Он разработал очень стройную версию, но его теория не объясняла, почему на мне оказалась расстегнутой рубашка, когда я пришел в себя. Вы не станете расстегивать рубашку на груди парня, чтобы послушать, бьется ли еще его сердце, если только не боитесь, что слишком сильно его ударили. Фил же слишком побоялся бы приблизиться к моему телу - как сам Блаунт и признал. И если бы убийца Джорджа был кто-то другой, а не вы, и почувствовал, что я слишком близко подошел к раскрытию истины, чтобы чувствовать себя спокойно, он нанес бы мне смертельный удар. Он определенно снова ударил бы меня, если бы услышал, что у меня не остановилось сердце.