Чудовы луга
Шрифт:
Теперь, устав от метаний и остепенившись, Фаль устроился придворным медиком и алхимиком у лорда Арвеля в Тесоре.
Солнце заходило, окрасив бронзой крыши и флюгера. Колокольня загораживала небо темным сквозным силуэтом, прохладная ее тень падала на двор. Орали вороны, кружась у шпиля, в воздухе томно пахло дымом — за стенами жгли траву. Куст бузины у крыльца выпустил малиново-бурые пучки листьев и соцветий, похожие на маленькие кочанчики.
За кустом бузины, на крыльце, Тинь жаловалась посудомойке на несправедливую судьбу.
— Он утром говорил, что
Потому что про аир он тебе натрепал, копать аир еще рано, и я отправила парня совсем в другую сторону, подумала Ласточка, поднимаясь на крыльцо. Тинь потупила глазки и скорчила вежливую улыбку, Лия усмехнулась. Ласточка кивнула, прошла мимо, и за спиной тут же зашушукались.
Болтают. Пусть их. Она не собиралась ни оправдываться, ни объяснять.
Однако, темнеет уже. Пора бы и вернуться.
Ласточка разожгла печку, сходила за творогом на ледник, достала из ларя муки и пару яичек. Замешала в миске тесто, добавив горсть изюма, по щепотке корицы и муската. Накалившуюся на огне сковороду помазала куском сала, наколотым на нож.
За приоткрытым окном шелестели ветки, между ними проглянули первые звезды. Ласточка ловко перевернула творожник в золотистой корочке.
За окном что-то шумно заскреблось, зашуршало, и вдруг завыло. Ласточка опрокинула сковороду над тарелкой, и ухватила ее поудобнее. В другой руке у нее была деревянная лопатка.
Рама, скрипнув, отворилась шире, и в окно полезло что-то белое. Белое, бесформенное, рыхлое, как сугроб. Вой перешел в кладбищенский хохот, и тут Ласточку накрыла волна аромата, напрочь сметающая запах жареного теста.
Горько-сладкий, свежий до одурения аромат цветущей черемухи.
Он, наверное, целый куст выломал, подумала Ласточка.
И еще она подумала — Ах!
И засмеялась.
Несколько белых лепестков осыпались на скобленый пол. Следом за огромным букетом в комнату влез Кай и тут же наследил глиной и ошметками прошлогодней травы. За спиной у него качалась грязная корзина, а плащ был извазюкан так, что стоял колом.
— Аах… — выдохнула Ласточка, принимая букет. — Где ты ее нашел? Рано же еще для черемухи.
— Поискал и нашел! Умммм, как вкусно пааахнет.. — Кай, румяный, взъерошенный, с веточками в волосах, зажмурился и повел носом.
— Стой там! Не двигайся! Только вылези из сапог.
Букет был мокрый и благоухал немыслимо. Ни в какой кувшин не влезет, только в ведро. Головы разболятся, ужаснулась Ласточка, но вслух ничего не сказала.
Головы, кстати, не разболелись.
А букет стоял неделю, не меньше.
8
Тропа, по которой они шли, узкая, засыпанная хвоей, ползла по мокрому от дождя ельнику. Лошади растянулись цепью, всадники пригибались, оберегая лица от хлещущих веток. Сверху капало. Когда начался крутой подъем, Кай
Его люди хранили молчание, изредка перебрасывались словом-другим. Одного из найлов посадили на вьючную лошадь, и он замер в седле, странно скособочившись. Лайго не позволил товарищу идти в гору, тянул оскальзывающуюся на влажной тропе конягу под уздцы.
Остальные пробирались следом, отводя мокрые еловые лапы. Навьюченные фуражом лошади тяжело ступали, продавливая тропу до суглинка.
Вереть всегда открывалась глазам неожиданно, словно выныривая из лесной чащи. Кавенов прадед строил ее, опасаясь нападений с севера, поэтому со стороны болот ее не защищал ни ров, ни частокол — только сами болота. Крепость стояла на известковом взгорке, густо поросшем ельником, осиной и ежевикой. Если не считать одинокой тропы, служившей продолжением деревянного настила, с юга к ней было не подобраться — потонешь. Да и сама тропа, крутая, узкая, стиснута с обеих сторон темными чешуйчатыми стволами — черта с два проедешь.
Кай упрямо тащил Стрелку за собой. Продираясь сквозь бурелом, все вверх и вверх. За спиной слышались звон, фырканье, треск хвороста. Яркая, как клок пламени, лисица метнулась наперерез, продралась в спутанные кусты малины и исчезла.
Лес расступился, замаячила впереди серая поеденная временем стена. Тропа забирала здесь вправо и утыкалась в круглый бок сторожевой башни с черной щелью прохода.
Кай перевел дыхание, коротко свистнул.
Крепость утопала в молчании. Цвиркали синицы. Его отряд постепенно выбирался из чащи, выстраиваясь на расчищенной у стены плешине.
— Не спать на часах! — крикнул Кай, приложив ладони ко рту. — Открыли быстро!
Наверху что-то брякнуло, покатилось. Темная створка двери приотворилась, потом распахнулась до конца.
Внутри башни было гулко и сыро, поскрипывала влажная от мелких частиц тумана цепь, удерживающая решетку, которую роняли в случае штурма.
Кай два раза брал Вереть, и ни разу эта решетка не опускалась. Не успевали.
Двор крепости — широкий, мощеный местным мягким камнем, теперь казался тесным. За лето сюда набилось столько беглого люда, что им не хватало места ни в здоровенном прямоугольном донжоне, увенчанном круглой зубчатой башней, ни в трех угловых, сторожевых. Казармы, пристроенные к южной стене — приземистое длинное здание, поддерживающее обходную галерею, тоже были переполнены.
Крепость, рассчитанная на небольшой гарнизон, сейчас вмещала в себя около пяти сотен человек. Они спали на лестницах, на навесных хорах, в конюшне и даже в пустующем с прошлой зимы свинарнике. Еще почти сотня каевых людей стояла в Жуках, ближайшей к Верети деревне. Три лесных форта, ранее принадлежавших Кавену, тоже не пустовали.
Черное знамя с кобыльим черепом притягивало беглых, как пылающий факел.
Битые жизнью, злые, ободранные — они должны были стать острием его меча, направленным на Тесору.