Чудские копи
Шрифт:
– Но и его нет... Вы есть, и в полном здравии. Если не считать вашей губы. И правая рука побита... Вы с кем-то дрались? Или скажете, с лестницы упали?
Писатель чувствовал свое превосходство, ибо один знал, куда исчез депутат Балащук и по какой причине.
– Слушай, ты, ворон с кредитом!.. Подумай лучше, чем станут зарабатывать дочки на учебу, когда тебя посадят в долговую яму.
– Вы еще и циник, – не ломался управляющий. – Боже мой, каких отъявленных негодяев держал возле себя Глеб Николаевич!
– Что это ты о нем, как о покойнике? Похоронил, что ли?
Воронец от возмущения не нашел что ответить и ушел на открытую веранду ресторана, куда
Оставленный всеми Шутов вскинул бинокль и сразу же отметил: эта влюбленная парочка уже всходила к кресту на Кургане – оставалось метров двести достаточно пологого подъема... Он устроился на брошенных у костра одеялах, придвинул к себе походный столик и тоже принялся с удовольствием доедать из походных мисок, запивая водкой. Писатель никогда не комплексовал относительно питья в одиночку и компания ему не требовалась.
И уже почти насытился, когда узрел, что от ресторана к нему идут Воронец и личный охранник Балащука в сопровождении сторожей и техников. Видно, помириться решил управляющий...
Шутов раскупорил новую бутылку и, составив стаканчики, разлил водку.
– Прошу, господа! Пир во время чумы...
Вся эта братия приблизилась к костру и вдруг коварно, внезапно навалилась вся разом. Кто-то зажал шею локтем, схватили за руки и за ноги – распяли, сволочи! Шутов сопротивлялся только для порядка, помня, что в любом, даже публицистическом произведении интригу следует тянуть до самого финала. Воронец, должно быть, посовещался и вздумал взять его под стражу, чтоб не сбежал или не попытался уничтожить следы преступления. Он мог бы дать им бинокль, чтоб убедились в его полной непричастности к пропаже депутата, но делать этого не стал, а только смеялся и слегка отбрыкивался. Ему завернули руки за спину и, пожалуй, минуту ковырялись, прежде чем насадили на запястья маловатые браслеты. Закованный, уложенный лицом в землю и с пистолетом у головы, он продолжал хохотать, предвкушая, как вся эта неистовая толпа мужиков потом будет замаливать перед ним свою вину. А с Воронца так можно и денег срубить, он инициатор!
– Вы дураки, господа! – стонал он. – Каких же идиотов держит вокруг себя Балащук!..
Личный охранник Шура, верно насмотревшись детективов, совсем по-киношному попытался учинить допрос, так сказать, по горячим следам. Тыкал стволом в череп и тоном энкавэдэшника вопрошал:
– Не надо корчить идиота, Шутов! За что ты убил Глеба Николаевича? Из зависти? Личной неприязни?
– Это месть! – задыхался тот от смеха. – Я им отомстил, обоим!.. Чтоб не поганили!.. Мужскую породу!
Намеков они уже не понимали.
– Где трупы? Ты что с ними сделал, скотина? Закопал?
– Я их съел! Запек в углях и съел! В прикуску с черемшой!.. Господа, я маньяк, людоед!
Верно, его посчитали за психа и отступили, оставив лежать на земле. Подошедшие официанты вдруг его пожалели – подстелили пенопласт и помогли перелечь. Шутов перевернулся на спину, хотя в такой позе ломило скованные руки, и стал смотреть в бездонное, ясное небо.
И буквально через несколько минут над Зеленой появился вертолет с опознавательными знаками МЧС. Он приземлился рядом со стартовой площадкой, и из брюха, словно горох, сначала посыпались люди в униформе, затем сошли некие важные персоны – все в гражданском. Двигателей не глушили, и, разгрузившись, машина в тот час взмыла над горой и пошла по кругу. Прибывшие спасатели организованно
Наконец совещание закончилось, стая распалась и к Шутову подошли трое.
Он всегда считал, что писатель лишь тогда свободен, если находится в оппозиции к власти. Причем к любой, независимо, какого она толка, и принципиально с власть имущими не дружил, хотя всех знал в лицо и по фамилиям. И еще он считал, что именно по этой причине к пятидесяти годам стал достаточно известным – имя было у всех на слуху, но не завоевал должного признания. Состояние диссидентства ему нравилось, поскольку он чуял под ногами благодатную критическую почву, когда невзирая на чины и звания можно открыто высказать свою точку зрения, даже если она заведомо не верна.
Шутов был с шахтерами, когда те перекрывали Транссиб и стучали касками, требуя вернуть Ельцина во власть; он был с ними же, когда обманутые, прозревшие и голодные, они опять стучали касками и требовали убрать Ельцина.
Поиски депутата Балащука возглавили вторые лица городской прокуратуры и милиции. А поскольку вторые всегда стремились стать первыми, то обычно проявляли рвение, сопряженное со сдержанностью и разумной достаточностью. Именно они, еще что-то хотевшие от этой жизни, обеспечивали приемлемое функционирование любой государственной системы. Поэтому зам прокурора приказал немедля снять наручники, а зам начальника УВД взялся распекать личного охранника Балащука и грозить статьей за самоуправство. От этого их усердия у Шутова враз пропало желание валять дурака, потому как далее уже начиналась рутина...
– Воронец зря кипиш поднял, – растирая запястья, проговорил он устало. – Я знаю, где эта парочка.
– Где? – спросили оба в голос.
Писатель с тоской глянул на вершину Мустага:
– Там. Совершают пешее романтическое восхождение. За ручки держатся...
– За какие ручки?..
– За эти самые. – Он повертел отекшей, короткопалой пятерней. – Мальчик ведет девочку...
Милиционер врубился сразу и многозначительно хмыкнул, а законник сделал недоуменное лицо:
– О чем вы, Вениамин Игнатьевич?..
– Только не делайте вид, будто не догадываетесь о чем! – обрезал Шутов. – Зачем девочек водят на горку... Вершины покорять!
Деловитый милиционер подозвал начальника спасателей, и тот по радиостанции связался с вертолетом. «Восьмерка» сделала вираж и потянула в гору.
– Какая гадость! – брезгливо проговорил прокурор. – И статью отменили...
– А вы напишите представление, в городскую думу! – посоветовал писатель. – Пусть его пропесочат на партийном собрании. Как в добрые старые времена. Чтоб традиции блюл!
Законник был к иронии чувствительным и только печально улыбнулся, зато милиционер, тип более грубый, сказал определенно:
– На чурку бы. И в пятаки порубить.
Вертолет заложил круг над Мустагом и, приседая на хвост, стал плавно опускаться вблизи сверкающего на солнце креста. На земле оживились – должно быть, пришло какое-то сообщение с борта, снова сбились в кучку, а Шутов опять растянулся на матраце и, глядя в небо, подумал, что отныне он и руки не подаст вчерашнему приятелю и шефу. И сейчас лучше всего встать, спуститься пешим вниз, поскольку подъемник не включен, и уйти, навсегда...