Чудские копи
Шрифт:
– Софья Ивановна, ваш внук какую музыкалку заканчивал? – спросил он шепотом. – В Кемерово?
Она сама взирала на Родиона с удивлением, поэтому послушала и вздохнула:
– Да никакую...
– Нет, я понимаю вашу любовь и гордость, – не унимался Алан. – Но не лукавьте, Софья Ивановна. В Осинниках, в детской школе, никто такой техникой не владеет. Самостоятельно это выучить невозможно. Он же сейчас играет Последнее тремоло Барриоса!
– Вы сами-то у него спросите, – уклонилась Софья Ивановна, не желая рассказывать лишнего.
– У него абсолютный музыкальный слух!
Говорил искренне, с жаром, и тем самым подкупал, вызывал доверие и радость за внука.
– Он и гитару-то первый раз в руках держит. Ему лопата да кирка привычней. Жилище себе выкопал...
– Ну, такого не может быть, – уверенно заявил Алан. – Я же вижу!.. Откуда навык? Посмотрите, как у него пальцы работают!.. Нет, так не бывает!
– Бывает, все бывает на этом свете. И на том...
– Тогда ваш внук гений, – серьезно сказал он. – Он ведь типичный альбинос, а это значит, боги отметили его, наложили свою печать. Неужели в школе не замечали его талантов? Он где учится? В Новокузнецке?
– В Новокузнецке...
Родя перестал играть и положил гитару.
– С этим человеком, бабушка, можно говорить обо всем, – сказал он. – Да просветлятся очи его.
Алан посмотрел на него так, словно очи у него в самом деле просветлились, хотя за столом они сидели уже часа два.
– Родион, а вы прежде не играли на гитаре?
– У нас таких приспособлений нет, – смущенно признался он.
– А какие есть?
– Подобные звуки можно извлекать из чего угодно...
– Из чего, например?
Он скользнул своим белесым взором по столу, но ничего подходящего не нашел и тогда попросил у Софьи Ивановны гребень. Та с удовольствием сняла его с головы, обмела рукой и отдала внуку. Родион приставил зубчики к губам, и показалось, будто в доме заиграла скрипка. Причем совершенно незнакомую мелодию! И сколько ни вглядывался Алан, так и не понял, каким образом и от чего возникает такое звучание.
– Чудеса! – искренне восхитился он.
А Родион вернул гребенку и коснулся двумя пальцами края пустой чайной чашки, которая в тот же миг отозвалась хрустальным звоном, напоминающим игру на стеклянном ксилофоне.
– Вам нужно поступать в консерваторию! – воскликнул Алан. – Вы же природный музыкант! У меня хорошие связи с Новосибирском. Хотите, организую прослушивание!
– Куда же ему поступать, если свидетельства нет, – горестно проговорила Софья Ивановна.
– Какого свидетельства? – Простые слова до зачарованного барда сразу не доходили.
– Так ведь надо аттестат о среднем образовании, чтоб поступать. А он даже в школе не учился...
Алан словно проснулся:
– То есть как не учился?
– Школы у них близко не было, а в интернат не отдавали, – все еще изворачивалась Софья Ивановна. – Отец боялся, испортят... Но вы не думайте, он развитый. На уровне школьной программы, даже выше. Я сама проверяла...
– Это все поправимо! – нашелся бард. – Пусть сдаст экстерном. Сейчас можно! Договорюсь, нельзя, чтобы пропадал такой талант. Вы просто не понимаете, Софья Ивановна, у него уникальные способности! Если он в самом деле гитару видит впервые...
–
– Он что же, нигде не зарегистрирован?
– Получается так... Они же под Таштаголом жили, места там глухие, дикие.
Бард подумал и что-то вспомнил, к бренной земной жизни относящееся.
– Надо подать заявление в суд. О признании факта его рождения. Сейчас такие вещи через суд решаются. Был бы сейчас Глеб Николаевич...
И умолк, вспомнив своего потерявшегося покровителя. А Софья Ивановна при упоминании сына отчего-то оставалась спокойной и непоколебимой.
Алан заехал к матери Балащука совершенно случайно, когда возвращался из Таштагола на попутном транспорте, автостопом. Оказалось, грузовик едет не в Новокузнецк, а в Осинники. И это обстоятельство бард расценил как зов судьбы. Он просидел почти трое суток в милиции, где подвергался унизительным пыткам и допросам. Его не били, верно стражей порядка смущал необычный образ и профессия, но таскали за волосы, чуть не вырвали цыганскую серьгу из уха, которую он носил по праву старшего мужчины в роду, обзывали гомосексуалистом, но самое главное, грозились на его глазах разбить гитару. И уже замахивались несколько раз, чтоб треснуть о край стола, но всякий раз Алан вскакивал и, вобравши в себя всю силу духа, неожиданно для себя с каким-то шаманским неистовством шипел по-змеиному:
– Не смейте, вандалы. Кара падет на детей ваших!
И никто не посмел довести дело до конца. Хотя милиционеры скоро забывались, снова взвинчивались, наматывали космы на кулак и в конце концов опять хватались за гитару. Таким образом из него выдавливали признание в убийстве Балащука.
Потом вдруг отдали инструмент и выпихнули на улицу...
– Везде я уже ходила, – призналась Софья Ивановна. – В суде отсылают в ЗАГС, а там – в суд. И требуют всякие справки, выписки, сведения о родителях. А где я возьму?.. У Глеба помощи попросила, так он отказывается, не признает Родю...
Алан покосился на ее внука.
– Простите, Софья Ивановна, я что-то не пойму... А Родион... чей сын?
– Старшего, Никиты...
– Так он же в аварии, на шахте погиб! Сами рассказывали...
– Оказалось, чудом спасся... А как я теперь это чудо докажу? Не верят. Даже родной сын...
Он не стал больше задавать вопросов, внезапно стал задумчивым и одновременно беспокойным, словно что-то томило его, тревожило, а что конкретно, он и сам не знал, и оттого долго прислушивался к собственному состоянию.
И ничего не услышал.
– В любом случае внука нужно отдавать в консерваторию, – заключил бард. – Послушайте моего совета, Софья Ивановна. Он уже сейчас, без образования, уникальный исполнитель!
– Что такое – консерватория? – вдруг спросил Родион.
– Учебное заведение, – терпеливо объяснил Алан. – Там дают высшее музыкальное образование. Теоретические и практические знания во многих областях культуры и искусства...
– Я не пойду в консерваторию, – решительно заявил он. – Хочу стать горным инженером. И, как отец и дед, работать в шахте.