Чугунный Всадник
Шрифт:
В стенгазете восьмого этажа «Памятка патриоту» появилась статья, приписывающая Кузьме Никитичу авторство «Слова о полку Игореве» и сокрушительный разгром половцев в их собственном логове. А другая статья доказывала, что если имена «Рюрик, Трувор и Синеус» записать глаголицей, то и выйдет «Кузьма Никитич Гегемонов», и никаких варягов не призывали навести порядок, а просто призывали к порядку, изрядно при этом поколотив.
Специалисты по западной истории заявили, что Кузьма Никитич, как лицо колоссального мирового значения, принадлежит всему человечеству. Именно он, великий просветитель, навел бестолкового до сей поры Гутенберга на идею
Все загадки истории с его помощью объяснялись очень легко. Это он, Кузьма Никитич, переодевшись простой французской пастушкой, изгнал англичан (вот почему пресловутая Жанна д'Арк предпочитала ходить в мужской одежде!). Это Кузьма Никитич позировал для портрета Джоконды, и, взяв из рук старательного, но не слишком глубокого Леонардо кисть, придал своему изображению мучающую потомков улыбку. А Данте, встретившись с Гегемоновым в темном лесу один на один, был настолько потрясен идеями кузьмизма-никитизма, что немедленно написал «Комедию», прославившую обоих в веках.
Правда, тут прокололся один молодой аспирант. Когда во время раскопок в Новой Зеландии был обнаружен череп непримиримого борца с рабовладельческим Римом царя гуннов Аттилы, аспирант заочно сделал скульптурный портрет по методу Герасимова и перед обитателями предстал очень молодой и веселый Кузьма Никитич. Тут референт Друбецкой-заде, как самый умный, сообразил, что череп-то, мягко говоря, в гробу лежит, а Кузьма-то Никитич — вот он! Преступный бюст от страха сам раскололся, а для замятия скандала оборудовали в Красном уголке стенд «Герои Троянской войны», где Гегемонов скромно поместился между Терситом и деревянным конем. У него одного из всей компании были галстук и фамилия. Аспиранта же нашли с глубокой раной в груди. Было объявлено, что он сам пошел на поводу у смерти при преступной попытке вырвать из своего сердца образ Кузьмы Никитича.
Тут и сионист Семен Агрессор вспомнил, что у него соответствующее образование, и обнаружил среди древних свитков апокрифическое «Евангелие от Симеона». На всякий случай он сделал три варианта: Гегемонов как вождь бедноты Христос, Гегемонов как атеист-богоборец Иуда и Гегемонов как народный мститель Варавва.
Профессионалы лезли все дальше и дальше, и вот уже стало ясно, какой такой демон консультировал Сократа и кто на самом деле оросил Данаю золотым дождем. На очереди оставался разве что Ветхий Завет, но тут всех переплюнул сам виновник торжества: как-то, расчувствовавшись, он вполне четко и связно произнес с экрана: «Да я Адамову бабушку еще вот такой соплюхой помню!»
И каждому становилось понятно, что с таким-то историческим багажом у Кузьмы Никитича еще вся жизнь впереди. Переход к бронзовому веку, казалось, произошел не далее как в прошлом квартале, а уж «Указ о вольности дворянства» вышел как будто во вчерашних «Известиях». В таких исторических масштабах существовать Гегемонову было очень сподручно.
Друбецкой-заде придумал еще один хитрый ритуал: каждый год накануне Восьмого марта Кузьма Никитич с помощниками надписывал поздравительную открытку и самолично опускал ее в почтовый ящик при большом скоплении обитателей. Открытка была адресована матери Кузьмы Никитича, будто бы проживавшей в далекой неперспективной и нечерноземной деревне Гаечные Ключи. При этом Кузьма Никитич делал горькое лицо и укоризненно качал головой — дескать, из-за вас, дармоедов неблагодарных, и мать родную навестить некогда! Обитатели, как и предполагалось, думали: а и крепка же гегемоновская порода!
Если с отдаленной историей можно было вытворять все, что угодно, то с новейшей дело обстояло сложнее. Нужно было, с одной стороны, показать ведущую роль Кузьмы Никитича в международном рабочем и национально-освободительном движении, а с другой стороны — сделать это так, чтобы, упаси Бог, не задеть никого из ныне здравствующих руководителей.
Разработали вариант, в котором Кузьма Никитич бежал из туруханской ссылки в Тибет, где и начал сразу же обращать далай- и панчен-лам в кузьмизм-никитизм. Там же он преуспел в поисках снежного человека, выправил ему документы честь по чести и помог с пропиской, правда, лишь в городе Кимры. Тут в Гималаи явился Рерих и со всей семьей стал уговаривать Гегемонова не бросать людей на произвол судьбы. Гегемонов вернулся и даже одно время курировал космическую программу. Именно он сказал Гагарину: «Ну, что, Юра, поехали?», на что космонавт-один ответил историческим: «Ну, поехали!»
В кабинете политического просвещения местные умельцы оборудовали стенд с фотопортретами членов политбюро. Сюда же прикрепили и фотографию Кузьмы Никитича, снарядив ее хитрым устройством: потихоньку-полегоньку она перемещалась с последнего места, норовя достичь крайнего левого в верхнем ряду. А если комиссию черти принесут, нажал кнопку сброса — фотку и сбросит с глаз долой. До отъезда гостей, конечно. Очень хорошо придумали и Кузьме Никитичу почет, и отцам нашим, милостивцам, не обидно.
8. ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ЧАСТЬ
Среди ночи Тихон Гренадеров вдруг вспомнил, кто он такой. Но, к сожалению, лишь частично. Правда, и этого хватило, чтобы переполошить соседей:
— Я крутой кент! Я крутой кент!
Дядя Саня и Шалва Евсеевич бросились его успокаивать.
— Сынок, а кто такой — крутой кент?
— А это, дядя Саня, такой чувак не слабый, отпадно прикинутый… По-русски сказать — попсовый кадр… А дальше — опять не помню… Что это значит?
— А это у вас нужно спросить, молодой человек, — сурово сказал нарком Потрошилов. — Он, сопляк, из приблатненных — по фене ботает. На каждой зоне своя феня, эту я не знаю… Наколок у него, правда, нет, но за вещами теперь приглядывать надо…
— Приглядывать, приглядывать, — сказал дядя Саня. — Верить человеку надо, а не приглядывать.
— Вот такие полоротые и прохлопали нашу Родину, — заметил Шалва Евсеевич. — Перегибы… Какие, к черту, перегибы? А если завтра война?
— Дорогой мой нарком, — сказал дядя Саня. — За всю свою более чем долгую жизнь не встречал я большего количества начальствующих дураков, чем на полях сражений. Там нашего Тихона за такие непонятные слова спросонья особисты бы враз ухлопали. Боже мой, думал я, где же они на гражданке-то прятались? В домиках вроде нашего?
— Нужно рапорт писать по команде, — сказал Потрошилов. — Они к нам специально подмоложенных разведчиков подсылают — пересадят им обезьяньи яйца и подсылают… Я сам пять штук таких разоблачил в сортире в сорок восьмом году на станции Арысь… Проверили — точно, обезьяньи. А с виду тоже вот пацаны…
— Пишите, пишите, — ухмыльнулся Синельников. — А кто ему секретные уставы втолковывал? Кто матчасть штык-ножа разгласил? И сами-то вы, Шалва Евсеевич, во сне такое кричите…
Шалва Евсеевич побагровел.