Чукотская сага
Шрифт:
— Не скажешь?
— Не скажу, Вээн. Секрет.
— Ишь ты! На старости лет секреты завел?.. В школе, кажется, все стёкла целые.
— Сказал, не скажу — значит, не скажу. Ты меня не первый год знаешь.
— Ну и не говори, никто тебя за язык не тянет. Твоё дело молчать, если не желаешь ответить по-человечески. А моё дело спрашивать, если мне интересно узнать. Я школьные стекла не хуже, чем ты, знаю. И те, что в окнах, и те, что в шкафах. Все целые.
Они помолчали немного. Кабицкий стал что-то мастерить в своем углу. Но через минуту жена спросила, конечно:
— В клубе, что ли?
Он ничего не ответил.
— Вот безобразники! — возмутилась она. — Как напьются, так сразу стекла бить. Вертятся пьяные возле клуба, будто возле кабака. Лучше бы они носы друг другу поразбивали, хулиганье такое!
— Да откуда ты взяла? Никто в клубе окон не бил!
— Неужели же в правлении?
Когда в поселке имеется всяких учреждений и организаций не больше, чем пальцев на любой из рук, перечислить их не сложно. А услышав несколько отрицательных ответов, уже совсем просто предположить, что печальная судьба постигла именно то стекло, которое было дано Унпэнэру.
В ответ на это предположение Кабицкий снова произнес:
— Сказал, не скажу — значит, не скажу.
Лучшего подтверждения его жене и не требовалось. С возмущением, которое, по всей вероятности, казалось непритворным, она накинулась на мужа:
— А ты ещё хвалил его! Хвалил-нахваливал! Такую дорогую вещь мальчишке доверил! Это тебе не Хабаровск, тут в магазине стекла не купишь!
Кабицкий пытался отмолчаться, но Вээн не унималась:
— Думаешь, я не знала, что он его до дома не донесет? Знала! Не привык он с такими вещами обращаться. А тут еще Йорэлё вертелся у него под ногами. Я ещё тогда догадалась, что пришел этому стеклу конец, только вмешиваться в твои дела не хотела.
Кабицкий всё крепился, безуспешно пытаясь заглушить её слова стуком сапожного молотка. А Вээн кипела все сильней и сильней.
— Эх ты! Нашел кому стекло доверить! Унпэнэр привык с моржами дело иметь, а не с такими хрупкими вещами. Я бы даже удивилась, если бы он не разбил. У него ещё ветер в голове гуляет. Может, он это даже нарочно сделал — неизвестно!.. Что ты на меня смотришь? Да, да! Ты не знаешь, такому парню всякое может в голову взбрести. Захочется проверить, крепкое ли стекло, он и стукнет камнем. А может, просто подрался с кем-нибудь по дороге…
— Ну что ты мелешь?! — не выдержал Кабицкий. — Кто тебе сказал, что Унпэнэр стекло разбил? Не он это вовсе, он его донес в полной сохранности.
— Не он? — воскликнула Вээн, и в ее глазах сверкнул огонек Круг сужался, она чувствовала, что истина уже почти в её руках. Если стекло разбито в яранге Гэмалькота и Унпэнэр тут не повинен, то, значит… Йорэлё? Нет, Вээн видела, с каким благоговением прикасался к стеклу Йорэлё. Нутэнэут? Конечно, нет. Не такие руки у Нутэнэут! Про таких хозяек говорят, что медвежьи одеяла, подаренные им ещё в день свадьбы, и через тридцать лет годятся обратно на шубы для живых медведей… Но если не Йорэлё и не Нутэнэут, так, значит, Гэмалькот? Или, может, кто-нибудь из посторонних? Чаще всего к ним заходит Севалот. Нет, на него это не похоже, скорее всего уж сам хозяин. И ещё неизвестно, случайно ли это произошло. Может быть, Гэмалькот не хотел, чтобы Унпэнэр окошко делал? Наверно, не хотел! Вот и произошло у них что-то такое, из-за чего Степан стал секреты строить. Если Гэмалькот разбил стекло нечаянно, так тут и секретничать нечего. А ведь самое интересное именно то, из чего делают секрет.
Вээн была уже почти уверена, что стекло разбил Гэмалькот, но не спешила с окончательными выводами. На всякий случай надо ещё прощупать Степана насчет Севалота…
Так, шаг за шагом, она приближалась к истине. Не имея понятия о том, что это называется методом исключения, она владела им в совершенстве и, применяя его, могла выведать у мужа всё что угодно.
Нет, Степан Андреевич ничего не рассказывал, если не хотел. Он даже не подтвердил ни одного из её предположений, не ответил ни на один из её вопросов. Да она, собственно, почти и не спрашивала. Она просто выбирала какой-нибудь из возможных вариантов и высказывала вслух свои мысли. Только мысли при этом нужны были такие, которые наверняка не по сердцу Степану Андреевичу. Особенно не нравится ему, когда плохо отзываются о людях, зря кого-нибудь ругают. Он этого терпеть не может. А когда, не стерпев, он отвергает очередное предположение, Вээн переходит к следующему. Правды Степан Андреевич отвергать не станет. Поглядит, поглядит молчком, а потом отвернется и пробурчит: «Сказал, не скажу — значит, не скажу». И при этом очень удивляется догадливости своей старой подруги.
Я, повторяю, не могу поручиться, что описал этот разговор с достаточной точностью. Сам я при нём не присутствовал. Но я часто навещал стариков Кабиц-ких и не раз был свидетелем подобных бесед.
Вээн секретов не любит. Когда Степан Андреевич начинает секретничать, она сразу превращается в неутомимого следопыта, в охотника, который не успокоится, пока не добьётся своего. А разузнав всё, что хотела, она, как и полагается настоящему охотнику, щедро делится своей добычей с друзьями.
Вот почему соседи Вээн узнали о гом, что Гэмалькот поссорился со своим сыном, намного раньше, чем соседи самого Гэмалькота.
Вскоре Гэмалькот понял, что болтовня исходит не от Унпэнэра: Нутэнэут сама призналась мужу, что вынуждена была рассказать о семейной ссоре школьному сторожу Кабицкому. А затем понял Гэмалькот и то, что люди относятся к его поступку неодобрительно.
Как-то подошла к нему в правлении Рультынэ — бригадир пошивочной бригады
— Что, Гэмалькот, не помирился ещё с сыном?
— А у меня с ним ссоры и не было, — неохотно ответил Гэмалькот.
— Люди говорят — была.
— А про тебя люди ничего не говорят? Может, у тебя с Эйнесом тоже ссора была?
Рультынэ удивилась. Её единственный сын Эйнес — директор школы, человек образованный, спокойный. У неё самой тоже ровный характер. Да она, пожалуй, за последние пятнадцать лет ни разу громкого слова ему не сказала.
— Что-то я тебя не пойму, Гэмалькот.
— Сейчас поймешь. Эйнес в школе живет, в доме? Да?
— Да.
— А ты в яранге живешь, не хочешь к нему в дом перебраться?
— Нет, мне в яранге удобней, привыкла я к ней.
— Ну вот, такая в точности ссора и у меня с Унпэнэром: он хочет окно делать, а я не хочу.
Но не так-то легко сбить с толку Рультынэ.
— А это не одно и то же. Мы с Эйнесом отдельно живем, друг другу не мешаем.
— А если мы вместе живем, так я, выходит, должен во всем потакать Унпэнэру?
— Зачем потакать? С Унпэнэром всегда можно сговориться. Надо только помнить, что дети вперед смотрят, тянутся к новому. Не надо у них поперек дороги стоять.
— А если бы Эйнес задумал твою ярангу дырявить? Хотел бы я послушать, как бы ты тогда рассуждала.