Чумная экспедиция (Сыск во время чумы)
Шрифт:
– Кто ты таков и как в том доме оказался?
– жестко спросил Архаров.
Человек попытался встать, но одна нога его уж точно не держала.
Женщина, признавшая в нем душегуба, произвела этим сообщением большой разлад в толпе. Обзывая спасенного иродом, аспидом и всякими неудобь сказуемыми словами, обыватели удалялись, кое-кто даже отплевывался, словно от нечисти. По непонятной причине ирода и аспида боялись…
– Соловьев, помоги ему, - велел Архаров.
Преображенец поставил спасенного на одну ногу - вторую тот держал на весу.
– Слушай, Архаров! Опять мортусы!
– Что - мортусы?
– Я фуру встретил! Спрашиваю - не видали, куда злодеи побежали? А меня - по матери!
– Так и не сказали?
– Нет! Я пистолетом грозил - молчат!
Архаров пожелал мортусам, всем вместе и каждому по отдельности, такого, что Левушка только охнул. Зато двое мужчин, что задержались, желая увидеть, как дальше сложится судьба спасенного, прониклись к офицеру уважением - не каждому дано изрекать такие энергичные и при том замысловатые пожелания.
Он повернулся туда, где еще оставался лежать поверженный им поджигатель. Тот кое-как утвердился на четвереньках.
– Связать и на телегу, - велел солдатам Архаров, досадуя, что из пятерых удалось взять лишь одного, и то - не самого важного.
Вожака-то он определил сразу - это был тот самый голосистый мужик среднего роста, бородатый, в армяке какого-то навозного цвета. Он и дрался поумнее прочих - видать, прошел ту же московскую выучку, что сам Архаров. Вожак ушел, уведя с собой троих, и Архаров не сомневался, что ему достался в добычу самый дурной из пятерки - такой, от кого толку не добьешься.
Двое мужчин смотрели, как преображенцы вяжут руки пленному. Один, постарше, по виду - из мастеровых, сделал несколько шагов к Архарову, всем видом показывая, что готов отвечать на вопросы.
– Поди сюда, - велел ему Архаров.
– Знаешь этого человека?
И показал на поджигателя.
– Нет, не нашего прихода.
– А того?
– Архаров указал на спасенного.
– Как не знать… - проворчал спрошенный.
– И кто он?
– Он у нас Карл Иванович, черная душа.
– Что за Карл Иванович? Немец, что ли?
– догадался Архаров. Это как-то объясняло молчание спасенного - в конце концов, не все немцы, живущие на Москве, до того обрусели, чтобы по-русски, едва спасшись от смерти, складно разговаривать.
Опять же, Архаров знал лишь петербургских немцев - хотя бы с теми же докторами был знаком через Матвея. Эти русской речи не жаловали, особливо те, что постарше. Иной, приехав в Россию чуть ли не при государыне Анне Иоанновне сопливым аптекарским подмастерьем, за тридцать лет далее «кой час било» продвинуться не соизволил.
– Немец, - согласился мастеровой.
– Да и такой, что спасу от него нет. То-то его добрые люди на тот свет наконец спровадить решились…
– Добрые люди?
– удивился Архаров.
– Славная у вас тут в Москве доброта… Эй, Карл Иванович, за что тебя так любят-то?
– Свиньи, - отвечал немец.
– Не знающие порядка свиньи.
Речь у него была отчетливая и лишенная душевных всплесков - хотя сейчас им было бы самое место.
Архаров поглядел на немца с любопытством, а тот повернулся к мастеровому.
– Ты так на меня не гляди!
– вдруг крикнул мастеровой.
– Не я тебя туда загонял! Сам ты туда залез, черная душа! Иди себе с Богом! Не я мальчишку подсылал! Вот те крест, не я!
И отступил.
– Что бы вам часом позже приехать!
– крикнул издали его товарищ.
– И Москва бы от аспида избавилась, и вам бы меньше хлопот!
Архаров поднял голову и посмотрел на крикуна испытанным своим взглядом - взгляд сей без слов говорил: «ну-ка, что-то у меня кулаки зачесались…»
– Сдается мне, они правы, - хмуро сказал Левушка.
– Коли мародер…
– Нет, - возразил Архаров.
– Не мародер.
– А чего тогда молчит?
– спросил кто-то из преображенцев, обступивших командира и его странную добычу.
– Пущай скажется! Пущай про себя объявит!
– Сейчас объявит, - пообещал им Архаров. И посмотрел на спасенного пристально.
Тот, чумазый, словно его в печной трубе коптили, как раз достал из кармана кафтана большой платок и собрался прочищать нос.
– Рожу вытри, дай на себя взглянуть, - посоветовал Архаров.
Глядеть, собственно, было не на что - мелкие, какие-то скучные черты небольшого лица, чуть скошенный подбородок, да еще лысина во всю голову - изумительно розовая, спасенная париком от сажи и копоти. Ростом Карл Иванович тоже не вышел, плечи имел узкие. Словом - немец, да и только, не из тех пивных немцев, которые обхватом пуза перещеголяли дородное купечество, а из немцев тощих, унылых, смыслом жизни поставивших ремесло, а в нем - порядок.
Карл Иванович не послушал, громко высморкался (кто-то из преображенцев даже присвистнул), опять основательно прокашлялся - и тогда наконец заговорил.
– Честь имею рекомендоваться - Карл Иванович Шварц, к вашей милости услугам.
– А кто таков?
– Полицейский служащий.
– Как так - полицейский? Сказывали, в Москве более полиции не осталось!
– возмутился Левушка.
– Кто уцелел - те на заставах!
– Я остался, - преспокойно отвечал Шварц.
– Мои подчиненные скончались. Я продолжаю выполнять обязанности. О прочих не известен.
До Данилова монастыря, где была одна из чумных лечебниц, Шварца довезли на обозной телеге - у докторов в каретах не осталось свободного места. Матвей перевязал ему пораненную в схватке с поджигателями руку, прощупал ногу и прописал постельный режим. Предполагалось, что этот постельный режим Шварцу предоставят на несколько дней в лечебнице.
Немец, впрочем, огорчался не столько своими увечьями, сколько обгоревшим дешевым паричком.
– А ведь только летом куплен. И деньги плочены…