Шрифт:
– Если кто-нибудь из них сумеет объяснить мне эти стихи, – сказала Алиса, -
я дам ему шесть пенсов. – Я уверена, что в них нет никакого смысла!
Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес
Anamnesis Morbi
Время намертво вмерзло в
Ветер чертит иглой по коже, ухмыляется, бьёт трёхфазным.
Кто-то в небо, а где-то оземь. Кто в могилу, а кто повыше.
Инкурабельно мы похожи, но больны совершенно разным.
У болезни последний вектор от истерики до восторга.
Ходят слухи: у неба оспа. Подтвердили Орфей и Олен.
Заключение даст прозектор, когда труп заберут из морга.
А к тебе небольшая просьба. Не касайся меня.
Я болен.
Если хочешь, наполни стопки: есть немного вина и виски.
И на том, и на этом свете мы расколоты, сбиты, втёрты
На счет "три" нажимаем кнопки для привета родным и близким.
Телефон отключён от сети, позвонить можно только мертвым.
В телефоне охрипло эхо, но картечь из гудков на сдачу.
Абонент не поднимет трубку: в вашем номере мало чисел.
По цене неживого смеха, можно выкупить ад и дачу.
Все безумное слишком хрупко. Покупайте дешёвый смысл.
Мир углов и закрытых камер. В ипотеку, а может, съёмный.
На стене полумрак безглазый, тишина, да провалы штолен.
Если можешь остаться с нами, если хочешь остаться – помни:
Этот мир заражен проказой. Не касайся его.
Он болен.
Эта вечность за десять центов – распишись на пустой бумаге.
И печать на изломе фальца, как свидетель чужого бреда.
Мавзолеи для VIP-клиентов, экономные саркофаги.
Кенотафы для постояльцев. Круглосуточно. Без обеда.
Только сердце стучит все глуше, забиваясь от грязи жидкой.
Кто для осени выбран в присне, те, наверно, уже не вспомнят,
Что продавшим в киоске душу, можно выбрать с приличной скидкой
Одноразовый привкус жизни, для вселенной из пары комнат.
Можно выбрать отдельный карцер. А чумные возьмут по яме.
И по стелле прямой и гладкой, и любую другую прихоть.
По щелчку и движенью пальцев, Бог дарует нам дым и пламя,
Бесконечной кирпичной кладкой, закрывая пожарный выход.
В проводах потерялись фразы, в крематории стынет сдоба.
Целый мир из одной детали, как Абраксас, встает из слепка.
Если страшно оставить разум, можно врезать простые скобы,
Можно вставить обрезки стали, чтобы мысли держались крепко.
Опускается ночь на тросе по узору дневной афиши.
Тишина оставляет пятна, укрывая Берлин и Гёлен.
Время намертво вмерзло в осень, от подъезда до самой крыши.
Если сможешь придти обратно, не касайся меня.
Ты болен.
Фатум
…Дробью капель и железа на развалинах эмоций,
Ветер с пеплом, из обрезов, поутру стреляли в солнце.
Там, в сгустившемся тумане и холодном полумраке,
Осень в пыльном доломане отдала приказ к атаке.
Ной укрылся на галере от чудес людских и Божьих,
Хлещут ливни артиллерий в зазевавшихся прохожих.
Цвета ржавого металла, небо, пойманное в норот,
По кускам пустых кварталов не спеша, сжирает город.
Мостовые из картона Осень выправит в булаты,
Где пройдут, неся знамена, ее верные солдаты.
Переписанные титры, под застывшее контральто.
В пазлах капель на палитре отсыревшего асфальта.
Плесень, вплавленная в саур, на небесном ожерелье,
Продолжает или траур, или вечное веселье.
Ставит точку на пунктире, белым инеем согрета
Осень в пепельном мундире догоревшей сигареты.
Кляксы мыслей на бумаге, перепачканные пеной,
Застывают в полушаге однокомнатной вселенной.
Вещества, табак и водка ожерельем многоточий,
Растянулись за решеткой в три бессонных полуночи.
Осень входит внутривенно, по одной десятой грамма,
Выбирая новых фено из набора старых шрамов.
А потом, в бессвязном сплаве, как поэзия, и проза,
Бросит где-нибудь в канаве, подыхать от передоза.
Мостовые в пятнах шелка, параллели автострады,
Оставляет на осколках тонкой линией помады.
Загоняет глубже в тело по обрубкам ржавой стали.
Осень, ловко и умело, в золотистом ареале.
Дождь бессмысленных шифровок, дым тяжелыми клубами,
Ряд привязанных веревок под фонарными столбами.
Недописанные фразы и заряженное в лебо
Зараженное проказой перевернутое небо.
Паутиной тонких веток, смотрит небо полусонно,
В темноту бесцветных клеток из намокшего бетона.
И в безмолвной а капелле распускается над цервой:
Осень в выцветшей шинели, как обычно, ходит первой.
Дробь дождя и мелких листьев, долетая с первой строчки:
Бьет свинцом тяжелой выси, заменив слова на точки.