Чумной корабль

Касслер Клайв

Ковач продолжал орудовать ножом, расширяя рану, затем запустил в нее пальцы. Поток горячей крови струился по ноге. Макс не переставал бороться, хотя шансов у него было мало. Ковач спокойно ковырялся в ране, не утруждая себя ношением перчаток и не замечая, что его рукав уже был насквозь пропитан кровью.

— Ага, — вытаскивая руку, наконец сказал он.

Подкожный передатчик формой и размерами напоминал на­ручные часы. Ковач поднес его поближе, давая Максу глазами рассмотреть его. Затем серб швырнул маячок на пол и принял­ся колошматить по нему рукоятью пистолета, пока от маячка не остались лишь мельчайшие пластиковые осколки.

Вкалывая Максу очередную дозу снотворного, он шепнул ему на ухо:

— Конечно, я мог бы и сразу вколоть тебе лекарство, но так было бы неинтересно.

Это последнее, что помнил Хэнли.

Он не имел понятия, где находится и как долго его здесь держат. Хотелось пошевелиться, потереть виски, осмотреть ногу, но Макс был уверен, что за ним наблюдают, да и много ли он сделает в наручниках? В комнате больше никого не было. За это время он уже точно услышал или почувствовал бы их присутствие, даже с закрытыми глазами. Нужно тянуть время и не давать врагам знать, что он пришел в себя. Чем дольше он протянет, тем слабее станет эффект снотворного. Если он пра­вильно понимал, что его ждет, ему необходимо быть в лучшей форме.

Минул час, а может, пять минут — этого Макс знать не мог. Он утратил чувство времени. Ему было известно, что лишение узника связи с внешним миром, вывод из строя его внутренних часов — полезнейший инструмент в наборе допра­шивающего, так что он намеренно абстрагировался от мыслей о времени. Порой пленники сходят с ума, пытаясь осознать, день сейчас или ночь, утро или вечер, а Макс не собирался предостав­лять противнику лишнюю возможность помучить его.

Во Вьетнаме он с такой проблемой не сталкивался. Сквозь щели в клетках и камерах, в которых держали его с приятелями, всегда проникал лучик света. Не понаслышке знакомый с раз­личными техниками допроса, Макс знал, что метод лишения чувства времени действенен только в том случае, если заклю­ченный на этом зацикливается.

Но что еще они для него приготовили? Оставалось лишь смиренно ждать.

Поблизости щелкнул тяжелый замок. Макс не слышал при­ближавшихся шагов, значит, дверь достаточно толстая. Поме­щение, в котором его держали, скорее всего, было изначально спроектировано как тюремная камера. А раз у респонсивистов заготовлена такая камера… не к добру это.

С ржавым скрежетом открылась тяжелая дверь. Либо петли редко двигались, либо камера располагалась в каком-то сыром помещении, возможно, под землей. Макс не смел шелохнуться, отчетливо слыша шаги двух пар ног, приближавшихся к его кро­вати. Поступь одного была потяжелей, хотя оба точно мужчины. Ковач с напарником?

— Он уже должен был прийти в себя, — произнес Зелимир.

— Он здоровый детина, должен-то должен, — согласился с ним второй, в речи слышался американский акцент. — Да вот на каждого оно действует по-разному.

Ковач похлопал Макса по щекам. Тот промычал что-то нечленораздельное, давая им понять, что почувствовал, но еще слишком слаб, чтобы отдавать себе в этом отчет.

— Уже сутки прошли, — заметил серб. — Если не очухается через час, вколю ему стимулятор.

— А как же остановка сердца?

У Макса екнуло в груди. Черта с два он останется лежать к их следующему приходу.

— Мистер Сэверенс скоро прибудет. Мы должны выяснить, ° чем они с сыном говорили. Он же всю дорогу был под седа­тивными; кто знает, что он там мог выболтать?

Им срочно нужна информация, смекнул Макс. Вопреки рас­пространенному мнению, допрос обычно растягивается на неде­ли, а то и на месяцы. Единственным относительно действенным способом извлечения информации в короткие сроки является причинение боли, неимоверного количества боли. В этот мо­мент жертва готова сказать все, что захочет услышать допраши­вающий. Задача заключается в том, чтобы не раскрывать своих намерений, и тогда у пленника не будет иного выбора, кроме как рассказать чистую правду.

У Макса в запасе был только час, чтобы понять, что именно хочет услышать Ковач, потому что он скорее сдохнет, чем рас­скажет ублюдку правду.

Кевину Никсону стало не по себе, как только он обошел ограждение и вошел на съемочную площадку. Находясь здесь, он нарушал клятву, данную покойной сестре. Оставалось наде­яться, что она сможет простить его, учитывая сложившуюся си­туацию. Часть нового фильма Донны Скай снималась в старом складе, брошенном после объединения Германии. Здание чем-то напомнило Кевину «Орегон», за исключением того, что ржавчи­на здесь была настоящая. На парковочной площадке сгрудились шесть полуприцепов, грузовые автомобили, подпорки, оператор­ские тележки, а также система узкоколейных рельсов для так на­зываемой «съемки в движении», пронизывавшая всю площадку. Там и тут сновали люди, работая с удвоенной скоростью, ведь в кинобизнесе фразу «Время — деньги» можно понимать бук­вально. День работы здесь стоил продюсерам 150 ООО долларов.

Организованный хаос съемочной площадки высокобюджет­ного фильма был до боли знаком Никсону, но теперь казался таким далеким и чуждым.

Охранник в форме, но без оружия уже направился было к Кевину, как с другого конца парковки его окликнули:

— Поверить не могу, это и правда ты!

Гвен Расселл прошмыгнула мимо охранника и крепко обня­ла его, уткнувшись лицом в густую бороду, но сперва расцеловав в обе щеки. Тут же отступила на шаг и осмотрела его с головы до ног.

—Потрясно выглядишь.

—В конце концов я разочаровался в диетах и два года назад сделал операцию.

Это был его последний рубеж в вечной борьбе с избыточным весом, и он ни разу не пожалел о своем решении. До операции получить цифру ниже 100 кг на весах Кевину не удавалось. Те­перь же он весил ни много ни мало 80 кг, и вес его уже не ме­нялся.

Повара на «Орегоне» готовили для него особые блюда, со­гласовываясь с послеоперационной диетой. Физические упраж­нения Кевина никогда не привлекали, и все же он ни на шаг не отступал от своего режима.

—И правильно сделал, дружище.

Она взяла его под руку, и вместе они пошли вдоль ряда трей­леров, припаркованных на одной стороне площадки.

Волосы Гвен были жвачечно-розового цвета, на ней были яркое обтягивающее трико и мужская рубашка. С шеи свисала по меньшей мере дюжина золотых ожерелий, а в каждом ухе торчало по шесть серег. Она была помощницей Кевина, еще ког­да его номинировали на «Оскар», а теперь и сама стала успеш­ным визажистом.

—Несколько лет назад ты просто как в воду канул. Никто понятия не имел, где ты, чем занимаешься, — тараторила она, — так что давай-ка поведай мне, что там у тебя нового?