Чуть короче жизни
Шрифт:
Отец Федор неожиданно встал, вышел и через минуту вернулся с большим серебряным крестом на серебряной же цепи.
– Ну-ка, смотри! – крест качнулся перед глазами Жени, блеснул на серебряной грани отраженный солнечный луч. – Смотри и говори, что видишь!
Женя смотрела на крест, но видела только карие глаза Вольфа, которые заставляли столбенеть и терять разум. Женю качнуло.
– Сидеть! – грозно рявкнул отец Федор. – Что видишь?!
Женя видела Вольфа, но не только его. Позади Вольфа клубилось нечто бесформенное, излучавшее холод. Потом оно втянулось в иностранца, и на Женю оскалилась волчья морда. Женя оцепенела.
– Ах, ты, сукин сын! – словно сквозь сон услышала отца Федора, но Женя не могла обернуться, не могла оторвать взгляда от оскаленных клыков. Но она почувствовала, как за спиной появилось что-то огромное, пышущее жаром, услышала грозный рев. Это длилось всего мгновение, и Вольф исчез.
Женя продолжала сидеть неподвижно, не отрывая взгляда от того, места, где только что видела волка. Сзади продолжало струиться тепло, словно от пышущей жаром русской печи. Внутреннее оцепенение еще не прошло, но страха уже не было. Он растаял под натиском тепла.
Крест снова качнулся перед глазами Жени, на своем запястье она почувствовала теплую ладонь отца Федора.
– Испугалась, дочка? – спросил он ласково. – А ты не бойся! На всякого волчару свой медведь есть.
Женя все еще не могла опомниться. Но душевное смятение не мешало ей наслаждаться ощущением облегчения после схлынувшего ужаса. Словно из души убрали что-то тяжелое.
– Что это было?
Отец Федор снова присел к столу, положил цепь с крестом на столешницу, подпер рукою щеку. Обычно доброе лицо его было грустным и немного сердитым.
– Нечисть это была. Самая обыкновенная нечисть. Но ты-то чего испугалась? Я тебя, что ли, молиться не учил?
– Мне и в голову не пришло!
– А по гадалкам бегать, пришло?! Что тебе неймется? Зачем тебе будущее?!
Женя сама не знала, что ей нужно. Она знала, что ей нестерпимо скучно в Арсеньевке, да и в Улатине не лучше. Но так жили все.
– Не ворчи! Лучше посоветуй, что делать. Они сегодня к маменьке приедут.
– Если насчет имения: не продавайте! Это год такой выдался! Другой будет лучше!
– Далось вам всем наше имение! Он сказал, родственница нам его хозяйка! Поехали с нами, отец Федор!
Отец Федор призадумался. Думал он не очень долго.
– Поезжай пока одна! Я приду к четырем, познакомлюсь с твоим… Вольфом!
16
На этом серьезный разговор закончился. Со двора позвали Прохора, который уже успел не только слазить в погреб, но даже и ознакомиться поближе с угощением отца Федора. Хозяин погрозил ему пальцем.
– Я – токмо для соблюдения су… субординации! Надежда Никитична не велит дворовым вместе с господами за столом сидеть!
– А ты и не будешь сидеть, – спокойно ответил отец Федор. – Стоя, больше влезет!
Прохору и в самом деле пришлось до конца завтрака стоять, но он не обиделся. На отца Федора обижаться было трудно. Порою он вел себя странно, но и в помощи отказывал редко. Поскольку мед его на ярмарке раскупался хорошо, деньги у бывшего священника водились, и Прохор сам не раз одалживался у хозяина хуторка.
В присутствии отца Федора Буська вел себя необычайно смирно, прикидывался меховым украшением и накрывал лапками мордочку. Сидел он при этом на плече у Прохора. Отец Федор мельком посмотрел на зверька, но Бусик сидел, почти не дыша, и речь о нем так и не зашла.
После еды Прохору еще хотелось покалякать о том, о сем с отцом Федором, но барышня торопилась, и Прохор заручился обещанием отца Федора зайти к нему в Арсеньевке.
17
Передохнувшие лошади бежали проворно, в Арсеньевку приехали задолго до полудня. Надежда Никитична встретила известие о гостях без особого воодушевления.
– Это они о неурожае проведали и на наше имение зарятся!
– Да кому наша нищая Арсеньевка нужна! – возразила Женя. – Это вам, маменька, мерещится!
– Чует мое сердце, по миру пойдем! Будешь ты, Женька бесприданницей!
Надежда Никитична подняла глаза к потолку, что должно было означать крайнюю степень отчаяния, но надо же было такому случиться: увидела на потолке паутину и сразу переменила тон:
– Глашка, душа окаянная, подь сюда!
«Глашка» – толстая баба лет тридцати неторопливо вплыла в дверь и остановилась посереди комнаты.
– Я те сколько раз говорила, чтоб ты все углы обметала!
– Я и обметала, – спокойно пробасила Глафира. – Нешто углядишь за кажным пауком?
– Сейчас гости приедут иностранные, сродственница моя заморская, а ты меня позорить перед ней станешь?
– А она нехай чужих пауков не считает, на то свои есть!
– Убери немедленно паутину! – заверещала Надежда Никитична и схватилась за виски. – Вы меня в гроб загоните!
Женя переждала паутинную суматоху (Глафира взяла на помощь пару дворовых девок, и они принялись утюжить потолок щетками, изгоняя паучьи семейства из завитков гипсовой лепнины) и напомнила:
– Маменька, велите, чтоб обед собирали праздничный!
– Одно разорение, одно разорение! – запричитала Надежда Никитична. – Они не могли тебе в городе о делах сказать?
– Я вашу родственницу не видела. Господин Вольф сказал, они к вам желают!
– Так что ты стоишь? – неожиданно спокойно сказала Надежда Никитична. – Иди на кухню и распорядись. Скажи, что я велела. Из города, небось, не догадалась чего-нибудь особо изысканного привести? Обо всем я должна заботиться!
– Городскую еду они уже пробовали! – возразила Женя. – Надо их деревенской попотчевать. Да, я забыла сказать. Отец Федор зайдет!