Чувства в клетке
Шрифт:
— Вместе мы обязательно ее найдем! — черт! Значит, все-таки проболталась! Вырвать бы мне язык. Так досадно, что на глаза вновь наворачиваются слезы. От этого вообще хочется выть. Отворачиваюсь к стене, проклиная себя за все. Зачем я доверила ему свою самую сокровенную тайну? Как я могла допустить такое? Хочу, чтобы он ушел, но конечно этого не происходит. Наоборот, он наклоняется ближе, вытирает пальцами мои слезы, пытаюсь увернуться, но проигрываю себе снова. С губ срывается грубое рыдание. Хорошо, что за окном темно уже, в палате полумрак, но это все равно не позволяет мне спрятаться от него. А Амин не унимается, продолжает:
— Мариша, мы найдем ее. Я для этого все сделаю. Ты больше
И снова он побеждает, снова слезы и слабость берут вверх. Я сама не замечаю, как утыкаюсь в его грудь, от дикого внутреннего напряжения, сломанное ребро начинает нестерпимо ныть. Или это в душе что-то рвется? Я даже понять не могу. Все, что мне остается, попытаться расслабиться, пусть даже в его руках. Чтобы потом снова собраться для очередного броска. Долго он баюкает так меня в своих руках, пока в палате становится совсем темно. В какой-то момент я видимо засыпаю, а когда просыпаюсь, с удивление обнаруживаю, что все также лежу у него на груди. Кошмар! Докатилась! Сказала бы самой себе недавно, что так будет, долго бы смеялась. А сейчас мне хорошо. Просто хорошо, что он рядом. Его руки ласково перебирают мои волосы. Как когда-то давно, на нашем месте у реки, или у озера возле того лесного домика. Меня вдруг обжигает такими горячими воспоминаниями, что я сама не понимаю, как говорю:
— Помнишь, когда-то давно мы также лежали у озера?
— Помню.
— Ты песню мне пел, помнишь?
— Помню. Ее мне мама пела всегда в детстве, — он начинает петь. Слова песни на дагестанском, они звучали незнакомо раньше. Сейчас же я понимаю значение большинства слов. Я ведь почти год после похищения жила у Зухры, пока не родила мою девочку. Там все говорили чаще всего именно на этом языке. Первое время это тоже выбивало меня из колеи, потому что не понимала ничего. Потом выучила. Начала других понимать и сама говорить. О беременности тогда узнали случайно, за день до предполагаемой отправки товара. Мне было слишком плохо, поэтому вызвали местную медсестру, она-то и сообщила шокирующую новость. Трудно было описать, насколько взбешена была Зухра. Тяжело мне тогда пришлось. Думала, убьет меня. Но нет. Я выжила, и девочка моя выжила. Почему Зухра на аборт меня не отправила, я не знаю. Может, возиться не хотела, может еще что. Но она дала мне выносить ребенка. Заставляла делать самые грязные работы, следить за скотиной. Жила я тоже в сарае на заднем дворе. Несколько раз пыталась бежать. Но дом стоял глубоко в горах, и выбраться оттуда было очень сложно. Конечно, сейчас я бы обязательно нашла способ. Но тогда я не была Марго, тогда я была наивной, слабой Мариной.
Меня обволакивают слова народной дагестанской песни. Оказывается она о несчастной любви. О гордом парне и прекрасной девушке. О том, как их разлучили злые люди, но они встретились через годы и чувства вспыхнули с новой силой.
— Ты не рассказывал раньше, о чем эта песня.
— Да. Тогда я и сам об этом мало задумывался. А сейчас… получается она про нас? Ты ведь поняла слова, да? — смотрит на меня нежно и пронзительно. А я не могу отвести взгляд. Я снова под гипнозом его черных глаз. И сил бороться нет. Поэтому отвечаю честно на его вопрос:
— Поняла. Но не думаю, что она про нас.
— Да. У песни грустный конец, а у нас все будет хорошо. Я в это верю.
— Хорошо? Это как? Я не знаю такого слова.
— Мариша, не закрывайся от меня, — просит он, — у меня столько вопросов, но я боюсь их задавать.
— Что ты хочешь спросить?
— Даже не знаю, с чего начать. Спрошу самое главное, — он тяжело сглатывает, я тоже внутренне готовлюсь к его вопросу, потому что знаю, о чем он будет. — Наша дочь. Как так получилось?
— Тяжело…, - прижимает меня крепче, целует в волосы, я молчу, потому что ком в горле.
— Ты сказала, Зухра забрала ее, ты… все это время была у нее? — я киваю.
А он вздыхает шумно.
— Не так далеко от меня… если бы я знал… Ты поэтому сказала про бракованный товар? — я снова киваю.
— Она оставила тебя?
— Да. Не знаю, почему. И куда дела мою девочку потом не знаю. Забрала, как только она родилась, — цежу сквозь зубы, меня трясти начинает, — закрыла меня в сарае, где я и жила все это время. И все. Больше я ее не видела, — внутренняя дрожь усиливается, сломанное ребро начинает нестерпимо ныть, Амин меня сильнее прижимает, шепчет.
— Тихо, все. Не надо больше. Потом когда-нибудь расскажешь.
Я утыкаюсь ему в грудь. Чертовы слезы опять текут. Да какого хрена?! Плотину что ли прорвало!? Но почему-то очень хочется поплакать в его руках, не думать сейчас о том, как жалко я выгляжу. Оказывается, это иногда полезно, поплакать на груди у того, кому на тебя не плевать, кто разделяет твою боль. Раньше я не знала такого. Не пробовала. На боль отвечала болью. А что теперь? Сосредотачиваюсь на его руках, которые гладят мои волосы, и на неровном дыхании. Когда успокаиваюсь немного, понимаю, что тоже многое не спросила.
— Расскажи ты теперь. Про Барона. Не верю, что ты не знал, чем он занимался.
Амин тяжело вздыхает, потом начинает говорить. Много чего рассказывает из того, чего я не знала о его прошлом. Об учебе заграницей, о родителях, о дядьке, о делах его грязных. О том, как потом в доверие к нему втирался. Понимаю, что меня невольно подкупает то, что он не пытается выставить себя героем — спасителем. Наоборот. Рассказывает о своих ошибках и заблуждениях. О сомнениях и неудачных шагах, о неприглядных делах, на которые вынужден был пойти. Рассказывает о последних днях Барона, и как сам чуть не пошел ко дну вместе с ним. Как скрывался потом долго, пока не отстали от него. Как начинал первые шаги делать по поиску девушек. Как они с тем самым Алексом сначала сами совались, чтобы все узнать. Потом нашли сильных союзников. Тогда легче дело пошло. Сейчас уже совсем другие масштабы у их деятельности, что не может не вызывать уважения и восхищения. Странные чувства, неожиданные, но не могу ничего с собой поделать. Я ему, черт возьми, верю. В душе шевелятся старые чувства, давно забытые и забитые. Мне не нравится, но повлиять на это я уже не могу.
А он продолжает:
— Я много думал, Мариша. Я очень за многое корю себя. Многое сделал бы по-другому. Понимаю теперь, что легко эти твари подохли. А ведь было время, когда я себя предателем чувствовал. Я тоже не святой. Чтобы проникнуть в эту среду и узнать все, мне пришлось замараться по полной. Поэтому выбраться оттуда и отмыться было очень не просто. И то, что я делал потом… До сих пор отмываюсь. И от крови, и от грязи. Но если бы узнал о тебе, все по-другому было бы. Как изменить прошлое, я не знаю. Не дано нам это, Мариша. Но в будущее мы ведь можем смотреть вместе? Для чего-то нас свела судьба снова?
— Не знаю для чего, — говорю я, — но ты не сможешь быть со мной. Ты не выдержишь. Я сама себя с трудом выдерживаю.
— Мариша, я понимаю, что ты прошла намного более тяжелый путь. Я вижу, ты изменилась. Но я верю, что где-то внутри тебя все еще живет та, которую я полюбил когда-то. И не думай, что пытаюсь увидеть именно ее. Мне нравится, какой ты стала. Я тоже изменился. С той наивной девочкой мне и самому было бы скучно. Я восхищаюсь тобой настоящей! Той, какая ты сейчас!
— Тебе нравится, когда тебя шлют на хер? — усмехаюсь я.