Чувственная европеизация русского дворянства ХIХ века. Лекции.
Шрифт:
То есть, понятно, да, что мир становится лучше, когда ты сличаешь с рисунком подлинник. Ты видишь, как это описано в книге, и для тебя живое переживание природы становится свежее, нежнее и так деле. То есть, воображенная литературная природа делает природу подлинную более прекрасной, обучая сердце ощущать ее очарование. Карамзин видит в подмосковной роще тот же идеализированный пейзаж, который описал Томсон во "Временах года", он, конечно, описывал английский пейзаж. "Поскольку для истинно чувствительного сердца все житейские впечатления можно свести к набору фундаментальных символических образцов. Главным для человека, изучающим науку чувствительности, оказывается тщательное проникновение в ее нетленные образцы, и, по возможности, наиболее полное воспроизведение в своем собственном эмоциональном обиходе".
Стихотворение Карамзина, которое я начал цитировать, продолжается так:
На все с весельем гляжу, Что Клейст, Делиль живописали, (еще два классических имени) Стихи их в памяти храня, Гуляю, где они гуляли, И след их радует меня.Великие писатели и их книги становились неотделимы от описанных ими житейских ситуаций.
В 1790-х годах молодой русский писатель Иван Мартынов, как и Карамзин путешествовал по Франции, Швейцарии, Мартынов ехал из Полтавской губернии в Петербург учиться в церковной семинарии, был духовного происхождения, но он тоже смотрел вокруг, он читал те же самые книжки. И он следовал примеру одновременно "Сентиментальному путешествию" Стерна и Карамзинским "Письмам русского путешественника". И он уравнивал чтение книги этих книг с помощью бедным и обиженным. В "Сентиментальном путешествии" Стерна есть сцена, где герой встречает крестьянку, брошенную своим возлюбленным. Потом у нее была любимая козочка, которая тоже ее бросила. Вот она сидит с маленькой собачкой…
Стерн, конечно, был полон иронии, но не все его подражатели чувствовали эту иронию, многие, приняв, так сказать, его довольно тонкую иронию принимали за чистую монету. Да, это в данном случае не так важно.
И вот, Мартынов пишет: "Дети, для нравственной вашей жизни довольно только чувствовать, поражаться, ищите трогательных явлений, принудите себя быть оных свидетелями. Не знаю почему, но я нахожу больших уроков для себя в бедной и помешенной Марии, сидящей под ивой с милою Сильвио, нежели во всех с важным видом произнесенных правилах". То есть, можно наставлять, можно читать моральные наставления, но больше уроков для сердца в картине, в чувствительной картине, которая то ли описана великим писателем, то ли увидена в жизни.
Мария из этого фрагмента, она одновременно и героиня "Сентиментального путешествия" и символическое воплощение всех несчастных, и реально страдающая девушка, с которой можно столкнуться во время путешествия. Плакать над страницами Стерна и над судьбами страдальцев -- это, по существу, одно и то же, поскольку "Сентиментальное путешествие" представило читателю публичный образ сострадания, позволило ему правильно переживать встречи с несчастными.
Более такой сам по себе грубый и приземленный, но возвышенный восприятием способ интерреализации литературных моделей. Тот же Андрей Иванович Тургенев в том же самом "Дневнике", о котором я уже говорил, описывает, как он ехал верхом на лошади по центру Москвы, по Кузнецкому мосту 28-го августа 1799-го года. Москва отмечала православный праздник, День усекновения главы Иоанна Крестителя.
Как написал потом Тургенев в своем дневнике, ну, чем сопровождается крупный церковный праздник, что должно происходить в день крупного церковного праздника?
– - Крестный ход?
– -Ну, что вы… Крестный ход только на Пасху. Вот, все пьяны, народ гуляет, все , значит, все перепились…И что Тургенев отметил, что абсолютно вне зависимости от пола, возраста и сословного статуса, дворяне, мещане, обыватели, все, всех возрастов, все кругом абсолютно пьяны… Проезжая мимо кабака на Кузнецком мосту, он стал свидетелем сцены, которая привлекла его внимание. "Боже мой! Что я увидел… Оттуда вышла мерзкая, отвратительная старуха, самое гадкое творение во всей природе. С ней была молодая девушка лет 15-ти, которая шла и шаталась… Какой вид!... На лице девушки изображались невинность и чистосердечность. В скобочках Тургенев, чтобы было понятнее ему самому и читателю, вставляет французское слово "кондер". "Я мало видел таких открытых, интересных физиономий. Старуха ее куда-то толкала, и она шла как бы нехотя. Она имела любезное, доброе привлекательное лицо, и в таком состоянии… Боже мой! Боже мой!.... Сердце мое взволновалось. Я проклинал старуху. Не могу найти слово как назвать ее. Сильные чувства жалось, негодования, досады, что должен видеть это, и тщетно скрежетать зубами, и еще что-то смешанное занимали душу мою. Нет, надобно видеть эту любезную, слез достойную девушку, жертву мерзкого корыстолюбия, надобно видеть ее чистую открытую физиономию, надобно самому все это видеть, и тогда сердце твое раздерется…"
Что любопытно? Тургенев совершенно не связывает плачевное состояние встреченной молодой девушки лет 15 с происходящим кругом массовым перепоем по случаю Иванова дня. Он видит, как она выходит из кабака вместе со старухой и та ее куда-то толкает. На мой взгляд, не знаю как вам, но мне кажется, что современному читателю естественно было бы предположить в таком виде, видя такую ситуацию, что, скажем, мать, бабушка, воспитательница выводит свою дочь, внучку и воспитанницу из неподобающего места, где она несколько загуляла по случаю праздника.
Между тем такого рода возможность даже не приходит в голову юному автору. Он, естественно, видит во всем гораздо более зловещую подоплеку.
Дело в том, что его переживания носят всецело литературный характер, а определивший образ, определивший это переживание, взят из ранних мелодрам Шиллера, фанатическим поклонником которого был Андрей Иванович, работавший в эти годы вместе с группой друзей над переводом трагедии Шиллера "Коварство и любовь". Очень важная часть коллективного вот этого переживания общая -- это коллективный перевод классического произведения, друзья переводят вместе. Они также "Вертера" переводили в дружеском литературном… делятся своим переводом, посылают друг другу, и по одному классическом тексту учатся чувствовать сходным образом.
В драмах Шиллера, который очень усилил и без того характерную для литературы 18-го века прямолинейную физиогномику, если человек некрасивый или там уродливый, он, конечно, чудовище, а прекрасный человек, у него и прекрасное лицо, это очень характерно для литературы той эпохи, у раннего Шиллера доведено до предела. И состояние души прямо отражается во внешнем облике персонажей. Омерзительно, почти нечеловечески уродлив его герой Франс Моор, который убил своего отца, оклеветал брата и попытался ложными софизмами совратить невесту брата.
В "Коварстве и любви" -- драме, которую переводил Тургенев, -- отец Луизы, героини драмы, музыкант Миллер так характеризует одного из претендентов на руку своей дочери: "Точно он и на белый свет только контрабандой попал. Лукавые и мышиные глазки, огненные волосы, подбородок выпирает, точно природа, обозлившись на безобразное изделие, схватила милого дружка за это место, и шваркнула его куда-то в угол". Именно Вурм становится инициатором интриги, в итоге приводящей Луизу и Фердинанда к гибели, а потом пытается не только подчинить Луизу своей воле, но и отравить ее душу.
Соответственно, Тургенев понимает то, что происходит между мерзкой и отвратительной старухой, "самым гадким творением во всей природе", и выпившей молодой девушкой лет 15-ти, на лице которой изображались невинность и чистосердечие, как совращение невинности. Такой, оценкой такого рода событию оказываются сильные чувства жалости, негодования, которые дополнительно осложнены досадой, что я должен видеть это и тщетно скрежетать зубами. Разумеется, молодому энтузиасту полагалось деятельно защищать невинность, и невозможность реализовать эту готовность защищать невинность вносила в эмоциональный процесс, который проходил в душе Тургенева, еще одну яркую краску.