Чувство Святости

Беатов Александр Георгиевич

Где же проходит эта граница различия? Дело в том, что в нашем сознании присутствуют два состояния: субъективное и объективированное субъективное, одно - без кавычек, другое - в кавычках. Причём оба состояния могут выступать для нас в своём предметном значении под одним и тем же понятием. Подлинность этого нашего понятия определяет наша вера в его подлинность, наша убеждение. Человек с зыбкими убеждениями, индифферентный и равнодушный - трость ветром колеблимая, не в состоянии провести границу между иллюзорно-искусственным и реальным. Такого человека легко ввести в заблуждение, обман, заставить выполнять игровую роль, использовать. Вот и всё объяснение о границе. Если вас судят со стороны, то скорее всего ваше поведение

оценивается с точки зрения игры. Если я способен заглянуть в свою совесть и почувствовать, что я не лгу, то я не играю, а живу подлинной жизнью, и при этом я не обязан отчитываться перед теми, кто пытается меня судить со стороны, не должен принимать во внимание то, что моё поведение могут оценивать как игровое. Только Бог -- высший критерий оценки, где проходит граница между жизнью и игрой. Неверие в Бога - это объективированная субъективность, дьвольская игра ума, искушение и соблазн. "Бытие" в кавычках, слово "ничто", которое ничего не означает, поскольку небытия нет, ибо "Cogito, ergo sum". Мы видим вокруг себя только Бытие. Прежде всего потому, что мы сами обладаем бытием, потому что существуем. И никакого не-Бытия мы вокруг себя не видим и не чувствуем.

Впрочем, Эрик Берн указывает в своей книге на возможный выход из игры, приводя такую надуманную жизненную ситуацию. Два друга, американец и китаец, идут по городу, им ужно добраться до определённого места за пол-часа. Неожиданно американец хватает китайца за руку и, указывая на подъезжающий автобус, говорит, что на этом автобусе они доедут до места своего назначения за десять минут. Через десять минут они оказываются там, куда направлялись. Они выходят из автобуса, и американец обращает внимание китайца на то, что им удалось сэкономить время, и теперь у них есть лишние двадцать минут. Тогда китаец указывает на скамью в сквере и предлагает своему другу провести двадцать минут в молчаливой медитации.

Вывод автора книги в том, что единственный способ выходы из состояния игры - это предаваться созерцанию. Он указывает на созерцание как на альтернативу нашему озабоченному сознанию, которое "бежит впереди паровоза".

Другой пример, что Эрик Берн приводит в своей книге. Человек ведёт автомобиль по заполненной машинами городской улице. Он ведёт машину почти автоматически, "на автопилоте", думая при этом совсем не о том, как он производит те или иные действия при управлении автомобилем. Он мыслями устремлён в будущее, куда он должен прибыть, и, так как он опаздывает, то заранее придумывает оправдание, которое скажет своему начальнику. Если же он не опаздывает, то его мысли бродят в прошлом, но отнюдь не в настоящем, которого он почти не чувствует, действуя, как автомат и как придаток к автомобилю.

66.

Наш мозг, не только тело, выполняющее те или иные действия, постоянно занят игрой - поиском удачных ходов для своих поступков, разгадыванием правил игры, в которую ввязывается. На нём - ответственность решения: играть ли в ту или иную игру, или отказаться. Впрочем, "не играть" может быть тоже своеобразной игрой. В этом отношении показательна очень опасная и деструктивная "игра в молчанку", которая может начаться между поссорившимися супругами из-за пустяка и закончиться разводом.

Автор книги о социальных играх призывает к созерцанию, но плохо обосновывает его назначение. Впрочем, для человека, который привык возбуждать свой ум оригинальными и неожиданными ходами в игре со своими оппонентами, созерцание почти неприемлемо. Есть тип людей, которые не в состоянии удержаться от сарказмов со своими собеседниками. Выглядеть оригинальными для них важнее, нежели следовать истиние. Таковы правила и нормы игр, которым следуют в светском обществе или в кругу тех, кто собирается вместе для того, чтобы показать себя.

Необходимо обосновать необходимость созерцания более последовательно, чем это сделал Эрик Берн.

Как уже говорилось, мы окружены играми и вынуждены в них играть. Игра - это свойство малого разума. Созерцательность - свойство большого разума. Учение о социальных играх появилось именно в силу отрыва сознания от сердца. Человек потерял гармонию между телом и душой, разумом и сердцем. Он стал чрезмерно объективирован, овнешневил своё сознание настолько, что вместо состояния самосознания вошёл в состояние игры.

В отличие от художника, имеющего внутренний стержень, относительно которого в творческой объективации он творит произведение искусства, овнешневлённый человек становится мелким азартным игроком, озабоченным исключительно тем, чтобы сделать удачный ход и сорвать как можно больше с кона. Игрок даже и думает совершенно отвлечённо от своих поступков и сердца. Синхронная работа полушарий головного мозга нарушена. Левое полушарие, отвечающее за логику, превалирует над работой правого, связанного с сердцем и эмоциями. Эмоции подчиняются результатам игры, выполняют бесконтрольную роль доппинга, возбуждающего сознание игрока и стимулируя к новым авантюрным ходам. В подчинённом отношении в какой-то степени правое полушарие синхронизировано с левым. В случае проигрыша синхронизация нарушается, так как отрицательные эмоции отнюдь не способствуют синхронной работе обоих полушарий; соответственно и с сердцем порывается связь, которая начала было устанавливаться в предвосхищении выигрыша. В азартной игре баланс работы головных полушарий нарушается - Герман принимает за туз совсем другую карту, а затем пускает себе пулю в лоб.

"Игрок" способен на грешные поступки, даже на преступление, ибо он не сверяет их моральную допустимость со своей совестью, сердечным началом; ибо в момент азарта не способен посмотреть на себя со стороны из глубины своего "я", находящегося в подавленном и обезличенном состоянии сознания, "суженного до точки". Способность посмотреть на своё "я" из глубины своего же "я" - присуща состоянию "большого ума", а не "малого". В лучшем случае у "игрока" может присутствовать некий "потолок моральной допустимости", обусловленный социальными факторами. Даже в криминальном мире есть свои законы морали, через которые переступать "заподло". Так стало возможным социально-объективированное мироощущение, выраженное и развитое в учении о социальных играх и почти что в математическом анализе "межличностных отношений".

В этом свете всё что угодно: и рыдания ближайшего родственника над телом безвременно погибшего, или радость влюблённого на ответный поцелуй, или неискренняя молитва зачерствевшего душой Тартюфа, - может быть воспринято как игра. И это, действительно, будет игра, и не более того, если во всех поступках и мыслях не участвует сердце, если присутствует раздвоение личности, когда человек потерял своё целостное ощущение, когда он деперсонализировался и смотрит не из глубины своей совести, не из глубины своей личности, а, как бы извне, взглядом третьего, безразличного к нему дьявола, закравшегося в его сознание, уже не способное отличить где "я", а где "он-я".

Только сердечное присутствие объединяет сознание с душою и телом. Только в их гармонии проявляется самосознание и совесть, и становится возможным проникнуться и возлюбить "всею мыслию и душою" "чистое словесное молоко". Только тогда жизнь становится в полной мере экзистенциальной, незадрапированной в реквизит тех социальных обстоятельств, правила игры в которые обязан исполнять маскарадный авантюрист, надевающий на себя рассудочнно-отвлечённую маску.

Тогда жизнь, как таковая, не будет казаться театром, на сцене которого можно приравнять к искусственной игре и преступление и благородный поступок.