Чуйский тракт
Шрифт:
– А теперь иди касатик. Пора тебе. Не забывай бабушку, – улыбнулась зловеще.
– Пойду я, – на него вдруг стали наплывать воспоминания.
– Ступай голубь. Ступай, – и захлопнула за ним дверь.
Сырое холодное утро встретило моросящим ветром. Брошенный скит смотрел на него во всей своей неприглядности. Сгоревшие дома осыпались золой, в воздухе стоял затхлый запах старой гари. По всему пепелищу носились небольшие клубы пепла. Пронзительно-жалобно скрипели хлопающие на ветру ставни и истлевшие двери. Небо напоминало сплошной серый пергамент. Близкий лес окружал мокрой темной стеной. Деревья недовольно шумели, качаясь в вышине, слегка поскрипывая и осыпая влагу с раскидистых хвойных лап.
Гена быстро продрог. Двинулся куда глаза глядят, полагаясь больше на наитие и пробираясь еле различимой раскисшей тропой. Довольно скоро он увидел свой Зил. Завел двигатель, долго сидел, вспоминая и прогревая мотор. Включил печку, и кабина быстро наполнилась теплом. Будто поднимаясь из далеких глубин, память обретала ясные формы.
Бандиты на дороге, ночь в лесу, расстрелянный джип, деньги…
– Деньги!
– Гена сунулся в карман – пачка долларов была на месте. – У-ух… - обрадовался.
Через пятнадцать минут выбрался на Чуйский тракт и, прибавив скорости, погнал домой. Смутно проносились в памяти мужики-Помощники, красавица Власта, Огнеяр…
– Власта! Неужели это был только сон? Жаль… Какая женщина!..
Вдруг привиделась преисподняя, мытарства грешников, запах серы… Замотал головой, пытаясь прогнать видения.
Включил радио, нашел музыку, добавив громкости.
– Почему так болит спина? – ему вспомнилась бабкина баня и дубовые ветки. – Ничего себе попарился!
Опять шла предвыборная реклама. Опять говорили про фонд «Благодея». Оказывается, перевести деньги можно было в любом отделении банка. Гена все думал о бедных неизлечимо больных детях-инвалидах. Решил сразу же перевести хотя бы сто долларов. Перед глазами стояли несчастные маленькие детдомовцы.
– Что им сто долларов? Переведу тысячу! Все равно деньги бандитские.
Сразу повеселел от правильно выбранного решения и, напевая себе под нос, ехал дальше. Вдруг озарила очень простая мысль: а ведь деньги-то эти кровавые! И счастья мне не принесут! – отдавать все было жалко.
– Оставлю себе пятьсот долларов. Остальное детишкам отдам. Может быть, спасу кого-нибудь… - сразу стало легко и радостно.
В первом же отделении банка он перевел в фонд «Благодея» двенадцать тысяч долларов. У молодой кассирши чуть глаза не вылезли. Она с огромным уважением смотрела на Геннадия, спросив, будет ли он указывать свою фамилию. Но Гена отказался, гордо заявив, что пожертвования необходимо делать, не афишируя своего имени.
Дама восторженно смотрела на него, удивляясь неслыханной щедрости благодетеля. Написала ему свой домашний телефон и предложила звонить в любое время. Сегодня вечером она свободна, и с нетерпением будет ждать его звонка. Гена обещал обязательно позвонить, как только разберется с текущими делами.
Окрыленный успехом и пребывая в состоянии приятного самодовольства, добрался, наконец, до дома.
Заехал во двор и, легкомысленно насвистывая назойливый мотив, вошел в избу. Жены дома не было. Заплаканная Катерина беспокойной тенью металась по комнатам. Заламывая в отчаянии руки, безудержно рыдая, все же нашла силы рассказать отцу о случившейся жестокой несправедливости.
Блэк получил, наконец, долгожданное письмо из Африки. Министр в категоричной форме запретил ему поддерживать какие-либо отношения с сумасшедшей русской девчонкой. Они с матерью уже присмотрели ему невесту – младшую дочь самого премьера. Родители невесты согласны, поэтому осталось лишь дождаться возвращения Блэка. Если же он, по недомыслию, ослушается воли отца, то может забыть о наследстве и не возвращаться. Министр понимал чувства оставшегося на чужбине сына, разделяя его восхищение очаровательной сибирской пантерой. Но напоминал, что сын члена правительства, должен в первую очередь думать о будущем, и о репутации своего отца.
Возлагал на Блэка большие надежды. Писал, что если у него с Катериной возникнут проблемы, то он готов заплатить любые деньги, лишь бы не опорочить имя семьи. В посольстве лежала приличная сумма денег, которую министр перевел вместе с письмом.
Блэк сильно расстроился. Хотел наложить на себя руки от неизбывного горя, но она не дала. Весь вчерашний вечер проплакали, беспрестанно клянясь друг другу в вечной любви. Он не знал, как поступить, но ослушаться отца, не смел. Блэк очень переживал за судьбу будущего ребенка и обещал помогать в любом случае. Так ничего и не решили, и он уехал, сказав, что не хочет больше жить без нее.
На Гену, будто ведро ледяной воды вылили. Он был потрясен.
– Так я и знал! Теперь мне негритят воспитывать!
– возмущению не было предела.
– Успокойся папа, – она вытирала слезы. – Не было никакой беременности. Это я нарочно придумала!
– Но зачем? – поразился Геннадий.
– Чтобы во дворце жить и на колеснице кататься!
– захныкала Катерина, бросившись ему на шею. – Ничего не получиться. Буду здесь, с вами, до старости теперь перебиваться – плач переходил в горькие рыдания. Геннадий как мог, успокаивал дочь. Немного утешившись, она спросила:
– А ведь Блэк не знает! Как думаешь, если десять тысяч долларов с него взять? Хватит?
– В кого она? – думал Гена. – Видимо, время сейчас такое. Деньги теперь делают.
Пришла Зинаида. Мазнула по нему равнодушным взглядом и надолго уединилась с дочерью.
– Слава Богу, хоть негритят не будет!.. – обрадовался.
После ужина лежали с супругой на диване, смотрели аргентинский сериал. У него слипались глаза, он, не замечая, проваливался в сон, всхрапывая громко, и тут же просыпаясь.
– Иди-ка ты спать. Мешаешь только… - Зина очень переживала за судьбы героев фильма.
– Точно, пойду спать, – Гена встал, потянулся, снял рубашку…
– А ну-ка, что это у тебя со спиной? – Зинаида привстала. – Что за кровоподтеки? Да глубокие какие! Тебя что, избивали?
– Да нет, что ты, – он засмеялся.
– Ну-ка, рассказывай… - потребовала она.
Геннадий долго говорил о своих приключениях. И о сломавшемся бензонасосе, и о бандитах, о расстрелянном джипе, и о двенадцати с половиной тысячах долларов, о страшной старухе…