Чужак из ниоткуда 3

Евтушенко Алексей Анатольевич

— Ну да. До кучи я ещё консультант в Верховном Совете, Совете министров и внештатный сотрудник Комитета госбезопасности. Думаю, ты должна знать, а то мало ли.

Пока мы дошли до памятника Юрию Долгорукому, я, как мог, уверил Татьяну, что все мои должности и регалии не имеют в наших отношениях никакого значения.

— А какие у нас отношения? — серьёзно спросила она.

— Дружеские, — ответил я. — Разве нет? И таковыми останутся, пока ты этого хочешь.

Она задумалась и через несколько шагов сказала:

—

Какой-то двусмысленный ответ у тебя получился, не находишь?

— Двусмысленный в плохом смысле или хорошем?

— Тфу на тебя, — засмеялась она и снова взяла меня под руку. — Я уже поняла, что голову морочить ты мастер.

Пока дошли до гостиницы «Москва», я успел рассказать о своей работе — то, что мог, разумеется:

— Государственная тайна, извини.

— Я знаю об этом приёмчике, — заявила она. — Парни любят напускать на себя таинственность и значимость, чтобы понравиться девушкам.

— Эх, Танюша, — вздохнул я. — Рад бы напустить, да нечего. Само лезет отовсюду.

Двухсотая секция ГУМа, как это ни странно, не произвела на Таню какого-то особого впечатления. Нет, глаза у неё поначалу разбегались, но восторженных «ахов» и «охов» я от неё не услышал.

Она как-то очень быстро освоилась в этом царстве изобилия, примерила и выбрала себе джинсы и кроссовки (американские Lee и чешские Botas, все вместе обошлось в тридцать пять рублей), и мы ушли.

— Всё-таки никак я не могу понять, — сказала она, когда мы вышли из ГУМА и направились к станции метро Проспект Маркса, которую Таня, как коренная москвичка, называла Охотный ряд (на эту поездку с ней я вызывать машину не стал).

— Что именно? — спросил я.

— Джинсы эти. Штаны и штаны. Да, — хлопковые, да — красивые и удобные. Неужели так трудно пошить на всех штаны, которые нравятся людям? Ракеты в космос запускаем, а штаны пошить не можем. То же самое и с кроссовками. Одни кеды умеем.

— Пошьём и штаны, — сказал я. — Дай срок.

— Даю, — сказала она. — Шей.

— А можно сначала в космос? — засмеялся я.

— Вот ты шутишь, — ответила она серьёзно. — А я ведь и поверить могу.

— Это правильно, — сказал я. — Верь. Потому что я действительно собираюсь в космос.

Вечером в субботу, перед началом спектакля, у здания театра было не протолкнуться.

— Ого, — сказала моя спутница. — Как хорошо, что на мне джинсы и свитер.

— Почему?

— Платье бы помялось, — объяснила она.

О как. Такая маленькая, а уже женщина.

— Держись за меня, — сказал я и, крепко ухватив Таню за руку, нырнул в толпу.

— Билетика, билетика нет лишнего?

— Молодые люди, продайте лишний билетик!

— Билетик…

Мы предъявили на входе билеты, вошли внутрь. Вечер был тёплым, поэтому гардероб нам не понадобился.

Я огляделся. Мой расчёт оправдался — не менее половины мужчин были в джинсах, рубашках и пуловерах. Многие женщины, особенно молодые, тоже щеголяли в джинсах и — почему-то — в туфлях (как и мужчины), наряд дополняли разнообразные блузки и кофточки. Хватало и вечерних платьев — от строгих до весьма откровенных.

Бусы, серьги, кольца посвёркивали настоящими и фальшивыми камнями в электрическом свете.

Завитые волосы. Сложные причёски. Подведённые глаза. Помада на губах. Духи, духи, духи.

Мужчин в традиционных костюмах было мало — те, кто не смог или не захотел прийти в джинсах, облачились в расклешённые брюки всех расцветок и такие же спортивные пиджаки и блейзеры.

Яркие галстуки и шейные платки. Сигареты с фильтром и трубки. Коньяк и шампанское из буфета.

На наши с Таней смелые и демократичные кроссовки бросали откровенно завистливые взгляды — понимали, что это последний писк моды, но сами то ли не решились надеть, то ли не смогли достать хорошие.

Не меньший интерес, в особенности женской «джинсовой» половины, вызвала Танина сумка из разноцветных кусочков кожи и «хипповской» длинной бахромой по краям.

— Классный сумарь, — оценил я, как только её увидел и показал большой палец. — Сама сшила?

— Ага, — ответила довольная Таня. — У нас машинка, «Зингер», от бабушки осталась — любую кожу берёт. Шить тоже бабушка научила.

— Кайф, здорово получилось. Что будешь пить-есть? Здесь неплохой буфет. Чай-кофе-сок-бутерброды?

— Ничего, спасибо. Хочу походить, посмотреть.

— Ну, походи. А я, пожалуй, съем бутерброд с кофе.

Однако, до буфета я не добрался. Только встал в очередь, как услышал за столиком неподалёку разговор.

За ополовиненными рюмками коньяка и двумя тарелками (одна с нарезанным лимоном, другая с тонкими ломтиками сыра) разговаривали двое мужчин.

Один постарше — лет сорока восьми, лысоватый, в очках, желтоватых брюках-клёш, светло-коричневом спортивном пиджаке и с шейным платком под распахнутым воротом жёлтой же рубашки. Второй молодой, до тридцати, в джинсах, светлой рубашке и тёмно-синем пуловере. Я услышал фамилию Высоцкого и прислушался.

— Не может играть, — негромко говорил жёлто-коричневый. — Пьяный. Хоть спектакль отменяй.

— Ты-то откуда знаешь?

— Случайно услышал. В туалете. Я в кабинке был, зашли Смехов и Лёня Филатов — отлить, узнал их по голосам. Говорили тихо, но я расслышал. Говорят, никогда такого раньше не было.

— Да ладно, все знают, что Высоцкий выпивает, и крепко.

— Это — да. Бывало даже заменяли его. Но в «Гамлете» — нет. Он всегда выходит, в любом состоянии. Но тут… Не знаю, время есть ещё, может, приведут в чувство как-то.

— Пятнадцать минут до первого звонка, — сказал молодой, посмотрев на часы.