Чужак

Вилар Симона

Наверное, Карина тогда даже торжество ощутила. Но недолго оно длилось. Родим, отличался от отца; тот бы никому собой помыкать не позволил. А этот чуть что — к матери за советом бегал. Вот та и подучивала сынка. Уже на второй день после тризны он ввалился в опочивальню Карины пьяный, ни с того ни с сего выхватил из-за голенища сапога кнут и давай ее пороть. Пока до крови не рассек, не успокоился. Едва отдышавшись, сказал назидательно:

— Всякий муж должен бить жену, чтоб знала, кто ее хозяин и господин.

Карина смолчала, хотя про себя и решила, что не позволит ни Родиму,

ни его матери помыкать собой. Ведь всегда жила в ней некая гордость, отчасти из-за сознания своей красоты, отчасти оттого, что упряма была, привыкла всего добиваться. Вот и на этот раз Родим к ней с кнутом, а она так повернула, что он почти целую седмицу [36] ходил за ней, как побитая собака, в глаза заглядывал. А седмица прошла — и вновь после пира ввалился пьяный, бил кулаками, жестоко, больно.

36

Седмица — неделя

— Ты мне еще указывать будешь, сука! Я твое племя терпейское в своем крае терплю, а кто они, приблудные? Мне мать сказала, откуда тебя Боригор привез. Так что нос от меня не вороти. Как велю, так и повиноваться должна. Ух, прибью!

И вновь удар. Она выворачивалась, кусалась, отбивалась, пока от боли не потеряла сознание, провалилась в небытие. Не чувствовала, как он быстро, грубо насыщался ее телом. Утром чернавки плакали, обрабатывая ее раны. — Пропала ты, княгинечка, совсем пропала. Родим, он всегда недобрым был, а тут его еще Параксева на тебя натравливает.

Карина молчала. За молчанием пряталась, как за щитом. Но для себя уже решила — уйдет. И хотя листопад [37] был уже на исходе, она ушла из Елани. Тайно ушла, никто и не заметил.

В Мокошину Пядь пришла скоро. И только когда отогрелась у родного очага, с досадой и раздражением поняла, что непраздна. А чей ребенок — Медведка ли, Родима, — не ведала. Однако ныне, когда она не солоно хлебавши возвращается в Елань-град, на это дитя у нее вся надежда. Скажет Родиму, что его это ребенок. А понадобится — и руку в огонь опустит, чтоб правоту свою доказать. Пусть верит. Ей же и дела нет до того, кого носит под сердцем.

37

Листопад — ноябрь.

Она провела рукой по животу. Если не ошибается, четвертый месяц она с дитем, а лишь выпуклость небольшая под ладонью ощущается. Талия же по-прежнему тонкая, ноги легкие, а вот грудь отяжелела, ноет по утрам. Но хоть прошла эта изнуряющая тошнота, изводившая ее поначалу. И она все еще хороша и соблазнительна, чтоб вновь привлечь к себе Родима. Чутьем, как одни только бабы знают, Карина знала, что люба ему. И теперь Параксева злая будет вынуждена смириться с ее возвращением. Княжича им Карина принесет. Но сперва надо суметь принести. Добраться.

Ночью вновь задул ветер, разыгралась пурга, Даже волков разогнала, Карина же под ее завывания сладко

выспалась в дымной избушке. А под утро напилась горячей воды с заваренными веточками каких-то кустарников, стрыя напоила. Ее порадовало, что он глотал, даже находясь в беспамятстве. Но рана его вздулась, запах шел гнилостный. Это тревожило Карину. Понимала, что Акуна надо опытным волхвам-лекарям показать. Значит, следует торопиться.

Путь ей указывали все те же домовины на шестах, и она вновь смогла выбраться на дорогу. Колючий ветер так и налетал, жег лицо ледяной крупой. Но тут ей повезло. Откуда-то возникли сани легкие, лосем ручным запряженные. Мужичок в овчинном тулупе сначала только глянул, но, уже проехав, остановился.

— Замерзнешь тут, убогая. Иди, подвезу.

Карина едва не расплакалась. Глянула на бородатого, всего в шкурах, мужичка с благодарностью.

— Сами боги тебя мне послали, добрый человек. Мне до Елани. Близко тут.

Лось легко бежал по глубокому снегу, только пар от него летел. Возница не оглядывался, молчал нелюдимо. Девушка даже задремала под мерный скрип полозьев по снегу. Очнувшись, увидела, что едут они уже по обжитым местам, селища все чаще попадаться стали, но по-прежнему притихшие, редко где дым поднимался над шапками снега на крышах. Собаки, и те не лаяли. Когда сторожевые вышки стали попадаться на погостах, дозорные даже не выходили.

— Все, слазь, — неожиданно сказал возница. — В Елань — это тебе туда. Я в другую сторону еду.

Она повиновалась. Вновь впряглась в волокуши. Ничего, уже близко. Дорога тут под уклон шла, а там река внизу, за ней и град стоит.

На фоне серого зимнего неба Елань радимичей впечатляла. Мощные частоколы, такие высокие, что градских построек не видно, зато внушительно всплывают к небу бревенчатые дозорные вышки, Карина даже разглядела темные силуэты стражей на заборолах.

Ей отчего-то стало не по себе, А вдруг не примут назад непокорную беглянку? Но об этом даже думать не следовало. Вся ее надежда на Елань. Ибо сил уже не было. Она затащила волокуши с неподвижным стрыем под лапы ближайшей ели.

— Ты обожди тут немного. Сама я быстро управлюсь и за тобой пришлю.

Вышла на открытое пространство, побрела под ледяным ветром, кутаясь в жалкое рубище. Ветер швырял ей волосы на лицо, снег слепил глаза. Поскальзываясь, она миновала обледенелый мост через реку. Совсем близко уже стена из толстых бревен; заметила, что охранники сверху наблюдают за ней.

Она их окликнула.

— Эй, впустите в град. К Родиму я. Аль не узнали? Жена я его, Карина.

Они по-прежнему только глядели, потом переговариваться начали.

— Откройте мне, псы!

Никакого ответа. Но вроде послали одного куда-то. И Карине пришлось ждать, стоять на ветру, растрепанной, измученной.

Похоже, стражи все-таки узнали ее. Она это поняла, когда увидела, кого они вызвали. Саму княгиню-мать Параксеву. Карина только слабо охнула, заметив ее тучную фигуру над бревнами частокола. Параксева — враг. Стоит себе наверху в высокой меховой шапке поверх желтого покрывала, лицо широкое, суровое.

— Прочь пошла, бродяжка убогая! Нет тебе больше доступа в Елань.