Чужак
Шрифт:
— С древлянами?! — в один голос ахнули Карина и Третьяк. — Это же первые враги полян.
— То-то и оно. Бояре были против такого союза, ну да дело уже сделано. Все одно войско для обороны полян набирать где-то надобно. Но что сечи великой не избежать — и к волхвам не нужно обращаться.
Карина с Третьяком только переглядывались. А тиверцы, когда отошли от Чернигова, на всякий случай облачились в доспехи.
Однако по пути никакой беды не случилось, и Карина успокоилась. Видать, не зря столь богатое подношение принесла она Велесу-путевому в Чернигове. И она стояла на носу ладьи, подставив лицо солнышку позднего травня, смотрела на проплывающие мимо
От мыслей Карину отвлекла взятая в дорогу рабыня-прислужница. Звали ее Проня, она была молода, проворна, и Карина осталась бы ею довольна, если бы Проня в пути не завела шашней с одним из тиверцев, и теперь она умоляла хозяйку отпустить ее с милым в его земли. Правда, сам тиверец не просил о том хозяйку, и так довольствуясь милостями Прони. А та не отставала от Карины, ныла, умоляла. Карина о другом думала, молящий голос рабыни ее изводил, и она жестко велела той вернуться в палатку у мачты. Проня только ворчала недовольно, ее милый посмеивался, но жалеть полюбовницу не стал.
— В Днепр входим, — сказал, подходя к Карине, Третьяк. — А там и Вышгород. Слышь, Каринка… Как думаешь, может, Олег удовлетворится Любечем-то?
Карина думала, что с приходом Олега у нее появится надежда встретиться с Ториром. Но опять появление ее варяга несло с собой опасность и кровь. Когда-то она сама посоветовала ему прийти к врагам открыто, мстить с поднятой личиной. Но как подумалось, сколько крови может пролиться… Страшно становилось. И зря Третьяк себя успокаивает. Олег уже расправил соколиные крылья, и только наивный поверит, — что он замыслил поход, собрал рать лишь ради Любеча.
Третьяк стоял рядом с хозяйкой, положив искривленную руку на высокий ствол резного изваяния на носу, жевал смолу, как заправский варяг, твердил, что Киев еще никто не смог взять с ходу. И вдруг подался вперед, выругался, вглядываясь в берег.
— Лопни мои глаза!.. Что же это такое, спрашиваю я вас, ради всех богов-небожителей?!
Теперь и Карина увидела. Даже невольно сжала лунницу-оберег на груди. Ошибиться было невозможно: за густыми кустами маячили силуэты древлян — их воинское полузвериное обличье и раскраску ни с чем не спутаешь. Но враждебности древляне не проявляли. Двигались в направлении Киева тихо, по-звериному. А среди них то и дело мелькали привычные фигуры воинов-полян, в знакомых булатных доспехах, островерхих шлемах.
— Шла бы ты укрыться в палатку, Карина, — сказал Третьяк, осторожно отступая за развешанные по бортам щиты тиверцев.
Но Карина не тронулась с места. Она увидела…. Застыла, не спуская глаз с двух всадников, появившихся на песчаном откосе. Даже сердце похолодело, когда узнала обоих. И помыслить не могла увидеть их рядом.
На белом длинногривом коне сидел Дир. Конь у него был приметный, по нему князя сразу узнаешь, хотя Дир и был в доспехах, на голове высокий островерхий шлем, лицо полускрыто наносьем, как бы делившим его пополам до губ. А рядом с Диром был некто, указывающий длинной рукой в сторону Карины. Она узнала Мала-Рыся. Торс его был обнажен, лишь на плечо наброшена медвежья шкура, а поперек седла лежала утыканная шипами палица. На длинных серых волосах древлянина блестел дорогой венец с каменьями — венец старшего князя, каким его сделал наворопник Торир, чьим поверенным и был Рысь. Но теперь он сидел на коне так близко к Диру, что колени всадников едва не соприкасались.
Дир
— На ладье! Причаливай!
— Налегли на весла! — негромко, но твердо приказала Карина. Она увидела, как Дир глядит вслед проплывающей ладье, что-то еще крикнул, но за ударами била и за скрипом уключин она ничего не разобрала. Карина присела за щитами на бортах, боясь и глянуть. Тиверцы гребли. Им тоже не было резона слушать, кого бы то ни было, особенно когда в ладью полетели стрелы, впивались в щиты, заслонявшие гребцов. Проня высунулась, было из палатки, но, увидев торчавшую из мачты стрелу, нырнула обратно.
— Что творится, великий Велес! — скулила она за полотняным пологом. — У самого Киева бесчинствуют басурмане!
Зато Гудим не испугался, украдкой поглядывая из-за щитов, он сообщил, что набежчики отстали, задержались за разлитыми заводями, за топкими берегами.
— Это Перун нам помог, да? — спрашивал он у тиверцев. Лицо его разрумянилось, глаза блестели.
А Карина впервые пожалела, что взяла с собой мальчишку. Ибо она не знала, как теперь быть. Рысь ведь наверняка сказал Диру, что она была с Ториром, — он всегда так считал. Теперь Дир не оставит ее в покое. Он и раньше подозревал, что она связана с наворопником Олега. Теперь же Рысь подтвердил это. О великие боги, что же теперь ее ждет?!
Когда уже подходили к Киеву, Карина неожиданно велела держаться левого берега, плыть за островами и причалить в Заречье, недалеко от места, где приставал паром. То есть ближе к Городцу Микулы Селяниновича.
Они с боярином говорили так долго, что длинные распущенные волосы Карины успели высохнуть после бани, а масло в открытой чашке глиняного светильника почти выгорело. Микула медленно опустил пальцы в корчагу с водой и затушил слабо трепещущий огонек. Только теперь стало заметно, что в открытые по теплой поре окна струится сероватый утренний свет. А там и петухи начали перекличку.
— Я сделала все, чтобы не привлечь к твоей усадьбе внимания, — негромко сказала Карина. — Перед тем как сойти на берег, отдала свой наряд и корзно Проне, обрядила ее и велела тиверцам плыть далее по Днепру. Сама же оделась в Пронин плат и летник, пешком шла к тебе с Третьяком да с братучадо своим Гудимом. Нас даже Любава не сразу узнала.
— А товары?
— Какие могут быть товары, когда речь идет о моей жизни… о жизни моего дитя? Все отпустила. Стражи на вышках доложат Диру, что моя ладья прошла вниз по реке. А корабль я, считай, Проне в приданое дала. Жених ее и остальные тиверцы так просто не сдадутся Диру, когда у них такое богатство. Может, и успеют проскочить.
Микула помолчал. Оба понимали, под какой удар поставила тиверцев и освобожденную рабыню Карина, переведя на них подозрение Дира. Да только, как говорится, своя рубашка…
— Это ты мудро решила, — даже одобрил Микула. — Хорошо, что и Любава моя тебя недолюбливает, приняла не как должно да поселила в стороне. Мне даже не сразу донесли, что какие-то гости в баньке парятся.
Карина опустила голову.
— Пойми, некуда мне было больше податься. Древляне на меня лихое наговорили, и Дир им верит. Теперь, если я появлюсь в Киеве, меня тут же схватят. Сам же говорил, что вече давно силу свою потеряло. Кто заступился бы? Я даже о перунниках подумывала дорогой. Я уже дважды к ним обращалась, но всякий раз за Резуна просила. Но Торир — он ведь из их братии. А я что… Свидетельница лишняя. Захотели бы они со мной возиться да гнев на себя накликать, когда их только вернули в город?