Чужак
Шрифт:
— Коза раз подохнет, — говорил он скототорговцам за столиками.
Поздней ночью в конце зимы, ночью унылой и промозглой, когда изо всех водосточных труб и со всех крыш ни на минуту не переставало течь и капать и кошки визгливо плакали на улице, Сендер почувствовал головокружение и слабость в ногах. Он подошел к винтовой каменной лесенке, ведущей в подвал, чтобы спуститься в «контору» и ненадолго прилечь на софе. Но на первой же ступеньке потерял равновесие и пересчитал все остальные, вплоть до последней.
Мориц-официант,
— Хозяин, вставайте! Хозяин, дайте руку.
Сендер не отзывался.
Видя, что хозяин не осознает происходящего с ним, Мориц стал ругать его.
— А ну, шевелись, жирное брюхо! — тряс он Сендера.
Так как Сендер не приходил в себя, Мориц принялся бить его, колотить по бокам, пинать ногами, чтобы привести в чувство. Но и после этого Сендер не очнулся. Мориц забеспокоился и побежал будить жившего по соседству фельдшера Шаю-Иче.
Заспанный, растрепанный, в одной накинутой на нижнее белье шубейке, Шая-Иче с помощью Морица с трудом втащил Сендера на софу. В его тяге к земле была тяжесть мертвого тела.
— Кровь, кровь, — показал перепуганный Мориц, — из головы течет.
— Это ерунда, — махнул рукой Шая-Иче, — я опасаюсь худшего.
Он стащил с Сендера туфли и стал колоть ему ступни иголкой. Сендер не реагировал. Шая-Иче воткнул иголку поглубже, но Сендер не шевельнулся. Он не стонал, не двигал ногами. Шая-Иче отложил иголку и склонил голову на грудь, так что его длинный нос коснулся толстой нижней губы.
— Конец Сендеру, — проговорил он.
Мориц выпучил глаза:
— Он что, умер, реб Шая-Иче?
— Жить-то он жив, — протянул Шая-Иче, — но горе в том, что парализован. Ни рукой, ни ногой двинуть не может. Нужно позвать его жену.
Растерянная, ошеломленная, стояла Эдже рядом с софой и смотрела еще больше, чем обычно, черными и испуганными глазами на своего тяжело распростертого мужа.
— Сендер! — звала она. — Это я… я…
Сендер таращил глаза, большие и широко раскрытые, но остекленевшие и неподвижные. Из его перекошенного рта текла слюна, словно он хотел плюнуть на весь мир. Эдже совершенно не знала, что ей делать. Она впервые была в ресторане, впервые — в подвале, в «конторе», о которой столько всего слышала, но которой никогда не видела. Чья-то шелковая женская рубашка висела на гвозде, зацепившись лямкой. Голая розовая красотка игриво смотрела со стены прямо на Эдже. Ей стало стыдно самой себя.
— Что делать? — пробормотала она, испытывая не столько горе, сколько смятение.
Она чувствовала, что в ее жизни на исходе этой промозглой ночи случилось что-то очень важное, но что ей с этим делать, она не знала. Она совершенно смешалась. Насколько Эдже была растерянна, настолько же Мориц-официант был собран и деловит. Прежде всего, он опустошил все карманы своего распростертого хозяина. Отовсюду: из штанов, из жилетки, из пиджака, он вытащил деньги — мятые банкноты и мелочь. После этого он отстегнул золотые часы с цепочкой от жилетки, снял кольцо с бриллиантом с пальца Сендера и скорее приказал, чем посоветовал:
— Пусть хозяйка заберет.
Эдже послушалась.
Потом он надел на Сендера ботинки и велел Шае-Иче вызвать больничную карету.
Шая-Иче заколебался.
— Лучше заберите его домой, — сказал он, — я привезу врача.
— Зачем же домой, — резко сказал Мориц, — лучше всего отвезти его в больницу.
Шая-Иче посмотрел на жену Сендера, чтобы та что-нибудь сказала. Но она молчала. Она смотрела Морицу в рот. Шая-Иче закутался в шубейку и со вздохом ушел к себе. Мориц его не удерживал. Очень проворно он отвез своего хозяина в больницу, записал там его имя, возраст, положение и все остальное, что требовалось.
— Кто эта дама? — спросил служащий больницы, посмотрев на молчащую Эдже.
Он с удивлением оглядел ее и пренебрежительно зевнул.
— Платить следует аккуратно, — разъяснил он, — посещать только в отведенные часы… Слышите, дама?
— Я слышу, — ответила Эдже и опустила глаза, застыдившись сама не зная чего.
Только выходя из больницы, уже в дверях, она опомнилась и второпях спросила об оставленном муже:
— Как он? Это не опасно?
Человек из больницы поморщил нос.
— Это долгая история, — проворчал он, — он полностью парализован.
С прежней энергией Мориц усадил свою хозяйку на дрожки и отвез ее домой по грубо мощенным ночным улицам. Он молча проводил ее по лестнице, отпер дверь и вместе с ней вошел в квартиру. На улице уже светало.
— Приготовь чай, — «тыкнул» он ей неожиданно.
Она сделала, как он приказал.
Мориц вынул из серванта бутылку коньяка и подлил его в чай сперва себе, потом своей хозяйке.
— Я не люблю, — сказала Эдже.
— Это полезно, это согревает, — ответил Мориц, — пей.
Она выпила.
После нескольких рюмок коньяка Мориц подошел к своей хозяйке и крепко обхватил ее руками.
— Что вы делаете? Нет… — пробормотала Эдже.
Мориц ничего не ответил. Он взял ее, как муж — жену.
Она не сопротивлялась.
Мориц проснулся поздним утром. Он надел халат Сендера, висевший у кровати, его тапки, стоявшие под кроватью, и стал бриться бритвой своего хозяина.
— Эджеле, — позвал он, намыливая себе щеки, — по утрам я люблю чай с молоком и яичницу.
Затем он взял ключи и вместе с Эдже отправился открывать ресторан.
Ресторанные поварихи шумели, обсуждая несчастье. Русая Манька плакала навзрыд. Мориц сбросил с себя пальто и навел порядок.
— Что это за столпотворение? — разозлился он. — Ступайте на кухню работать!
Девушки переглянулись, но подчинились.
Мориц нашел свой фартук, надел его на своего помощника, который до сих пор убирал со столиков. Сам он занял место в буфете, рядом с пивом и спиртным, где обычно стоял Сендер. Эдже он посадил за кассу и стал учить ее обращаться с аппаратом.