Чужаки

Павлов Никита

— Да ничего. Говорит, негодные. Велел в тупик загнать. А в них снаряды…

— Как снаряды?

— Да так, очень просто. А вон подальше, видите? Те тоже «негодные»- с патронами. А вон там, — показывая рукой в самый конец тупика, продолжал железнодорожник, — с обмундированием. И эти вот отцепляю, тоже негодные, а в них винтовки, а может, и пулеметы.

— Давно они здесь стоят?

— Да уж порядочно. Некоторые десять дней.

— Ну и как вы думаете? Для чего их там ставят? — продолжал спрашивать Ершов, хотя он уже догадывался, почему их туда ставят.

— Хм,

для чего? Друзей своих ждут, колчаковцев.

Подарок готовят.

— А что же ты молчал до сих пор? Что дорпрофсож ваш делает? Уполномоченный ВЧК, партийная организация? Они что смотрят?

— Не знают они, — махнул рукой железнодорожник. — Я ведь тоже случайно сегодня узнал. Сосед по секрету сказал. Он вроде и за их и за нас. Не поймешь, какому богу молится.

— Ну спасибо, — пожимая руку железнодорожнику, сказал Ершов. — Спасибо.

— Спасибо вроде не за что, — спокойно ответил железнодорожник и снова нырнул под вагон.

Начальник станции встретил Ершова предупредительной улыбкой.

— Чем могу служить вам, товарищ комиссар?..

— Я хочу узнать, когда вы отправите наш поезд?

— Пассажирский? Думаю, что к вечеру отправим.

— А вагоны со снарядами и с патронами?

— Не понимаю, о чем вы изволите говорить. Какие вагоны?

— Не понимаешь? А вон те, что в тупике стоят, как негодные, десять дней…

— Этого не может быть. Я… Я… ничего об этом не знаю.

— Врешь! — вынимая наган, вскипел Ершов. — Говори, подлец, или я тебя сейчас же пристрелю.

— Товарищ комиссар! Товарищ комиссар, — поднимая в испуге руки, залепетал начальник. — Я ничего не знаю. Это, наверное, мой заместитель.

— Заместитель? Покажи, где он?..

— Вот напротив, в кабинете.

Ершов мотнул головой чекисту.

— Ведите его в вагон, — обращаясь к побледневшему начальнику, приказал он:

— А вы пойдете со мной.

— Нет, как же, что вы? Я не могу, я на службе, товарищ комиссар…

Ершов хлопнул свободной рукой по столу.

— На службе. Вот там о служебных делах и поговорим.

Стиснув зубы и еще больше побледнев, начальник поднялся и, как пьяный, пошел в дверь.

В этот же вечер по решению местного ревтрибунала были расстреляны начальник станции, его заместитель и еще два человека. За связь и прямую помощь колчаковщине.

Захар Михайлович передал решение трибунала всем начальникам прифронтовых станций, дорпрофсожам, уполномоченным ВЧК и председателем трибуналов. От себя написал, что требует применять такие меры немедленно ко всем засевшим в учреждениях железных дорог контрреволюционерам, саботажникам и не спускать просто нерадивым работникам.

Через несколько дней Ершов собрал железнодорожный актив, пригласил работников ВЧК и дорпрофсожей. Первым был вопрос о том, что больше всего мешает работе транспорта.

Выступающие говорили о том, что общая разруха серьезно влияет на работу железных дорог, но главное не это, а работа врагов.

— Я ему говорю, начальнику своему, — жаловался с трибуны один из участников совещания, — надо пушки от править. Их на фронте ждут. А он говорит: нет шпал. Не отправим шпалы — поезда не пойдут совсем, и отвечать за это будешь ты. Вот поди и разберись тут. А потом я решил проверить. И что вы думаете? Этот участок просил не шпалы, а рельсы.

— Ну и что вы сделали?;-перебив выступающего, спросил Ершов.

— Да что? Как получили вашу телеграмму, сразу его в трибунал. А пушки отправили.

Заканчивая совещание, Ершов сказал:

— Врагов нужно уничтожать и немедленно. Нужно всеми мерами пресечь разгильдяйство и пьянство. Нужно внушить рабочим, что без хорошей работы железных дорог победы на фронте не будет. Железнодорожники — это те же фронтовики. Мы пошлем вам в помощь несколько десятков товарищей. Но спросим в первую очередь с вас, не забудьте этого.

Прошло немного времени, и военные грузы стали доставляться в несколько раз быстрее, чем это было раньше. Армия вздохнула свободнее.

Через несколько дней после приезда на место, к Ершову зашел знакомый чекист. Разговорившись, он сказал, что не знает, что делать с прибывшей из оставленных врагу районов партией арестованных, с которыми нет никаких документов.

— Вот делай теперь с ними что хочешь, — вздыхая, жаловался чекист. — Правда, начальник конвоя говорит, что при передачи ему арестованных кто-то сказал, что это заядлые контрреволюционеры, убийцы многих советских людей.

Но ведь слова к делу не пришьешь. — И он снова повторил: — Вот теперь и делай с ними что хочешь!

Выслушав чекиста, Ершов решил лично познакомиться с арестованными.

Ершов приехал к ним вместе с чекистом и начальником караула. Осмотревшись, прошел на середину барака и, поздоровавшись, сказал, что хочет выяснить, за что арестованы находящиеся здесь люди.

— А ты кто? Что за птица? — послышалось сзади.

Ершов объяснил, кто он и с какой целью пришел.

Раздвинув столпившихся людей, к нему подошел Мальцев. Да, это был Никита Мальцев, отец Машутки. Здесь же, у самой двери, понурив голову, сидела и ее мать. В тот момент, когда она, добившись свидания, разговаривала с мужем, в тюрьму прибыл конвой. Советские войска поспешно оставляли город, конвой должен был сопровождать арестованных в тыл. При выходе из тюрьмы мать и задержали. У ней не оказалось при себе никаких документов.

Начальник конвоя решил, что разобраться можно будет и потом, и приказал включить ее в состав арестованных.

Так отец и мать Машутки были увезены в глубь страны, как враги Советской власти.

Чтобы показать Ершову, с кем он имеет дело, Никита вынул из нагрудного кармана газету, развернул ее и подал Ершову удостоверение председателя сельского Совета. Он считал, что это удостоверение дает ему право говорить с представителем власти как выборному лицу.

— Вы можете мне верить или нет, это ваше дело, — косясь на чекиста, но обращаясь только к Ершову, сказал Мальцев. — Я знаю многих из этих людей, все они жертвы пробравшихся к власти преступников.