Чужаки
Шрифт:
С другой стороны Тучкин волок к машине раненую Дину.
Около самой машины их нагнал Калина со своим товарищем.
И вот здесь в темной захолустной улице Челябинска снова сошлись пути Калины с предателем Хариным, застрелившим у него на глазах Ашуркина Ивана. Внезапно появившись из темноты, Калина с размаху ударил Харина камнем по руке, которую тот стал было поднимать, чтобы выстрелить в Калину. Нагибаясь за выпавшим из руки Харина наганом, Калина запнулся и тут же почувствовал, как горло сжала рука разъяренного противника.
В это время товарищ Калины еще продолжал борьбу с Тучкиным.
Подбежавший на выручку Калина ударом нагана опрокинул Тучкина на землю…
Перепуганный шофер не успел сообразить еще, что происходит, как Калина наставил на него дуло нагана. Усадив в машину товарищей, взявших на руки раненую Дину, он приказал шоферу ехать по направлению к поселку Порт-Артур.
Глава сорок шестая
По совету Кузьмы Прохоровича комитет решил отправить Дину на поправку в деревню. Дальнейшее пребывание раненой в Порт-Артуре связывало работу подпольщиков, да и сама, она подвергалась постоянной опасности.
Получив задание перевезти Дину в деревню, Мария Яковлевна наняла на сенном базаре попутную подводу и вместе с Машей на восходе солнца отправилась в путь, рассчитывая в этот же день добраться до Калиновки.
Несмотря на раннее утро, к городу вереницами тянулись подводы, груженные всевозможным домашним скарбом. К ним были привязаны коровы, быки, рядом бежали жеребята. Владельцы подвод, широкобородые, осанистые деревенские воротилы, зорко оглядывая увозимое добро, спешили в Челябинск. Они почему-то были уверены, что белые дальше Челябинска отступать не будут.
Увидев ехавших в сторону фронта женщин, некоторые беженцы, соскакивая с подвод, подбегали к сидящей рядом с возчиком Карповой и кричали:
— Эй, баба! Куда едешь, красные там.
— Да мы вот недалеко, — отвечала улыбающаяся женщина, — красных, говорят, сюда не пустят.
— Кто? Кто сказал, что не пустят? — наперебой спрашивали беженцы.
— В городе все так думают, — отвечала Мария Яковлевна, — говорят, наши опять наступать будут.
— Фу! Вот радость-то какая, — стаскивая картузы, крестились беженцы.
Вглядываясь в лица беженцев, в их одежду, лошадей и упряжь, Машутка убедилась, что бедняков среди бегущих от Советской власти нет. Это действовало на девушку лучше любой агитации. И она радовалась, что не находится больше в среде тех, с кем воюет отец и ее новые друзья.
Хотя Машутка и встречалась с Марьей Яковлевной после городского бала, но ни тогда, ни после этого вечера ей не пришлось поговорить с ней об Алексее. Больше того, Алешина мать до сих пор не знала, что Машутка знает и любит ее сына.
Как любящая мать Мария Яковлевна день и ночь ухаживала за раненой Диной. Машутка не раз в эти дни ловила себя на чувстве ревности. Девушке казалось, что эта простая, седеющая женщина, с лицом, изрезанным преждевременными морщинами, уделяет Дине так много внимания не только потому, что она ранена, но и потому, что та нравится ей больше, чем она, Машутка.
К Машутке Мария Яковлевна относилась несколько сдержаннее, чем к Дине. Если Дину она называла светиком, родной Диночкой и даже дочкой, то ее звала только Машей.
К Калиновке подъехали вечером. Для того, чтобы попасть в поселок, оставалось пересечь болотистую речушку. И лишь с помощью подоспевших мужиков вознице и Марье Яковлевне с ее спутницами удалось выбраться из жижи. Пока мужики перетаскивали телегу, между сидящими на лужайке женщинами как-то сам собой возник задушевный разговор.
Мария Яковлевна обтерла мокрые руки о молодой, мягкий солонец, достала из-за пазухи завернутый в платок кусок хлеба и, разломив его на три части, сказала:
— На-ка, Маша, поешь, проголодалась поди…
Принимая хлеб, Машутка с благодарностью посмотрела на Карпову.
— Доберемся до своих, устроим больную, попросим самовар поставить, — продолжала женщина. — Молока, яиц раздобудем, Диночка тоже, наверное, есть хочет…
Машутка дважды глубоко вздохнула и снова с благодарностью посмотрела на собеседницу.
— Сколько хлопот, сколько забот вам с нами. В ваши годы это ведь нелегко… — сказала Машутка.
— Я привыкла. Всю свою жизнь на ногах, — неторопливо разжевывая хлеб, ответила женщина. — Такая уж у нас семья. И муж покойничек, и свекор тоже… Все беспокойные. Да и как будешь жить спокойно, если неправда кругом… Вот и сын в нас пошел…
При последних словах лицо Машутки зашлось румянцем, она даже отвернулась.
— Что с тобой, Маша? — спросила Мария Яковлевна, удивляясь волнению девушки.
— Так, ничего, — ответила Машутка. — Я ведь тоже знаю Алешу. И…
— Откуда? Откуда знаешь? — хватая девушку за руку и стараясь повернуть к себе лицом, торопливо спрашивала Карпова.
— Знаю, Марья Яковлевна, давно знаю. Я невеста его>-еще больше заливаясь румянцем, прошептала Машутка. — Прошлый год я встретила его в Златоусте, и мы полюбили друг друга…
Женщина притянула девушку к себе и мягко погладила.
— Хорошо! Не будем об этом больше говорить.
Успокойся сначала, — сказала Мария Яковлевна, сама взволнованная не меньше Машутки. — Дождемся вечера, тогда обо всем и поговорим. — Поднявшись, они пошли к подводе.
Устроив Дину в Калиновке, Мария Яковлевна с Машуткой пошли в Тютняры. Проходя знакомые места, женщина рассказывала:
— Вот здесь на топком Шаимовском болоте у нас был покос. А здесь было наше становье, на этих двух березах.