Чужаки
Шрифт:
— Да, понимаете, — перебил Хальникова вспотевший от выпитого чая помещик. — Ив деревне то же самое. Шумят, бунтуют. То им подавай, то поднеси. Правда, за последнее время немного потише стали, плеть, видать, не очень по душе. Но ведь все равно, понимаете, живешь, а рядом вроде бочка с порохом. Того и гляди, разнесет… А иностранцы что? Если разобраться, то это наши самые лучшие помощники.
— Правильно, Илья Ильич, правильно! — услужливо подхватил Хальников. — Всегда помогут и деньгами, и умом, и другим, чем надо. Вот, например, совсем еще недавно зашумели у меня на заводе могильщики, а
— Что и говорить? Они куда лучше нас умеют с могильщиками справляться. Давно с ними возятся. Привыкли, можно сказать. Учиться у них надо, понимаете.
— Да еще как! — подтвердил Хальников. — Одна Лена чего стоит? Больше полтысячи бунтовщиков в один раз ухлопали. На всю Россию показали, как нужно головомойки-то устраивать.
— Но ведь и рабочие в долгу не остаются, тоже на всю Россию отпор дают, — заметил Калашников.
— Ну так что же? Это еще раз и подтверждает, что мы должны как можно крепче за иностранцев держаться.
— Вот и брат мой тоже так рассуждает. Чем, говорит, больше будет у нас иностранных капиталистов, тем мы спокойней спать будем. Если чего, так они и пушки к нам пришлют. Это, говорит, и есть наша большая русская политика…
Калашников весь кипел от этих речей, но спорить не стал. Он знал, что все его доводы, какими бы неоспоримыми они ни были, ни к чему не приведут.
Дальнейшее пребывание в этом обществе было для Калашникова нестерпимым, и он обрадовался, услышав, что поезд приближается к Уфалею.
Сердито посапывая, Хальников сунул ему короткую пухлую руку и молча отвернулся к окну. А Якушев не отказал себе в удовольствии произнести на прощанье назидательную речь:
— Вы, господин инженер, должны серьезно подумать над тем, что я говорил вам сегодня. Это дело государственное, понимаете. Рассчитывать на народ теперь могут только дураки. Ну, а мы, как вам известно, к таким не относимся. Вот как… Куда ни пойдешь, куда ни посмотришь, как ни прикинешь, все равно выходит, что нам с любой стороны сподручней с Урквартом. Эти бунтовать не будут, потому у нас с ними дорожка одна. Понимаете?
Глава двадцать пятая
Петчер долго совещался со становым приставом. Он еще и еще раз уточнял «черный список», в который собственноручно заносил смутьянов и зачинщиков.
— Плохо вы знаете эту мразь, — упрекал он пристава. — Мал список, многих, видимо, пропустили.
— Позвольте… Здесь больше ста человек. В список внесены все, кто хотя бы в малейшей степени проявил себя как революционер. Скрывать я их не буду. На что они мне?
— А почему в списке нет Гандарина Еремея? Почему?
— У нас нет данных, чтобы считать Гандарина революционером.
— Как? — вскакивая, возмутился англичанин. — У вас нет данных? Да этот мерзавец нагрубил мне в первый же день моего приезда. Во время забастовки вел себя, как разбойник. А вы говорите, что это не революционер? Да он во сто раз хуже революционера! Просто вы этих негодяев не знаете.
Пристав взял ручку:
— Если хотите, можно записать и Гандарина, но он у нас не числится.
— Если не числится, надо зачислить. Этот забастовщик должен быть в списках первым. Мы никого не должны пропустить. А Папахин? Я имею, например, сведения, что начальник центральной шахты тоже сочувствует настроениям этих идиотов.
— Да, ходят такие слухи, — поспешно согласился пристав. — Разрешите тогда и его записать?..
— Нет, нет, — запротестовал Петчер. — В список вносить его не нужно. Здесь мы придумаем что-либо пооригинальнее…
Управляющий позвонил и передал список конторщику.
— Вызовите начальников этих рабочих, — приказал он. — Предупредите их, что завтра все эти лица будут уволены.
— Прикажете приготовить расчет? — спросил конторщик.
— Да, приготовьте всем, кроме работающих на Смирновской шахте. Их пока не предупреждайте.
Конторщик поспешно скрылся за дверью.
— А вам, господин Ручкин, надо завтра быть начеку.
Прибывший вчера взвод черкесов вместе с урядником пошлите в контору. Остальных людей держите наготове. Возможно, понадобятся. А это возьмите себе… Он сунул полицейскому пачку кредитных билетов. Пристав лихо откозырял:
— Все будет исполнено, господин управляющий… Рады стараться!
Через три дня после увольнения ста шести рабочих управляющий вызвал к себе Папахина и без всяких предисловий предложил снова принять всех уволенных на Смирновскую шахту.
— Возьмите, пусть работают. Черт с ними. Не хотелось, да ладно.
Папахин знал, что среди уволенных, в основном, были социал-демократы и сочувствующие им рабочие. Он был рад, что они возвращаются на работу, но не мог понять, почему Петчер решил всех их направить на Смирновскую шахту. Он попытался выяснить истинную причину такого решения.
— Мне хотелось бы узнать, господин Петчер, что заставляет вас принять этих людей на работу? Ведь вы их только что уволили. Не лучше ли этого не делать?
Англичанин развел руками:
— Теперь не могу. Я дал обещание Жульбертону. Англичане не могут нарушать своего слова.
— Простите, не пойму: причем тут Жульбертон и ваше слово?
Петчер старался не смотреть на собеседника.
— Вы говорите, господин Папахин, что вам непонятно, почему я это делаю? Значит, придется объяснить вам, что значит данное мною мистеру Жульбертону слово.
Он поудобнее уселся в кресло, закурил сигару:
— Томас Жульбертон принадлежит к революционно настроенным людям Англии. Сам он выходец из шахтеров и, как видно, поэтому страстно болеет за рабочих. Вот и теперь, узнав об увольнении, Томас сейчас же начал настаивать, чтобы я снова вернул шахтеров на работу. Вначале я не соглашался, но его поддержали приехавшие с ним англичане, и мне пришлось согласиться… Правда, это не вяжется с интересами хозяев завода, но что же делать? В жизни бывает всякое. Пусть будет так, как пожелали мои соотечественники. Томас считает возможным снять запрещение на производство работ на третьем горизонте Смирновской шахты. По его мнению, опасность там миновала. А поскольку рабочие третьего горизонта были распределены по другим участкам, он предлагает направить туда всех уволенных…