Чужаки
Шрифт:
Ершов подошел к роднику, напился холодной воды и, возвратившись на свое место, сказал:
— Через пару недель, друзья, я должен буду уехать в Екатеринбург. Не знаю, сколько я там пробуду и скоро ли мы снова увидимся. Возможно, что не скоро. Поэтому мне хотелось бы с вами обсудить некоторые вопросы нашей дальнейшей работы. Товарищ Папахин сейчас вот сказал, что пора нам от обороны переходить к наступлению. Я считаю, что Трофим Трофимович трижды прав. Это, действительно, главное. Да, друзья, пришла пора начинать новую и последнюю битву. И начинать ее напористо,
Папахин взволнованно смотрел на Ершова.
— Сколько времени вас не будет, Захар Михайлович?
— Возможно, больше месяца. Все будет зависеть от того, приедет ли товарищ Семен…
— Тяжеленько нам без вас будет, — вздохнул Трофим Трофимович. — Снова ходят слухи о снижении расценок и уменьшении зарплаты. Здесь может завариться каша.
— Да, Калашников мне говорил. Официального указания пока еще нет, но приехавшие англичане уверяют, что такое распоряжение от Уркварта скоро последует.
— Не унимаются, хотят на своем поставить.
— Очевидно, так. Но это им теперь вряд ли удастся. Добившись победы, рабочие не захотят ее упустить. Да и мы не позволим.
— Какую же линию занимать нам в этом вопросе? Что передать членам комитета? — живо спросил Папахин.
— Линию нужно занимать только наступательную, — с твердостью ответил Ершов.
Долго еще в этот день объяснял Захар Михайлович своим товарищам, как нужно на заре нового революционного подъема вести борьбу за большевистское руководство пролетариатом.
Прощаясь с Ершовым, Папахин сказал:
— Попрошу Карпова, чтобы к Гарольдову гробу мальчика прислал/Пусть проводит тебя до станции.
— Один дойду. Не первый раз.
— Нет! — мягко, но решительно возразил Папахин. — Если не мальчик, то кто-то другой будет. Без этого нельзя.
Боясь, как бы не опоздать, Алеша поднялся на рассвете. В одной руке у него был сосновый сук — условный знак для Ершова, в другой-.небольшой холщовый мешочек. Провожая Алексея, отец положил ему краюху хлеба, оставшиеся от ужина три картофелины, щепотку соли и жестяную кружку.
— На день хватит, а к вечеру постарайся вернуться, — напутствовал он сынишку. — Не забудь, что я тебе наказывал.
— Не забуду, — важно ответил Алеша, гордый тем, что ему поручили серьезное дело. — Вот увидишь, все, как надо, сделаю.
Вначале мальчику в лесу было не по себе. Превратившаяся в лед вечерняя роса сковала умолкший осенний лес и побуревшую землю. Но только лишь первые лучи солнца блеснули из-за перевала — лес сразу преобразился, все в нем ожило, затрепетало.
Алеша так был захвачен окружающей красотой, что даже перестал чувствовать боль в озябших ногах. Мальчик был бос. Отец давно собирался купить ему сапоги, но все не было денег, и покупка изо дня в день откладывалась. «Не я один, — успокаивал себя Алеша, разглядывая шершавые ноги. — Валенки у меня есть. Зимой в них ходить буду».
Сзади за ним тянулись две дорожки. Иней рассыпался. Не таял, потому что ноги были почти так же холодны, как и сам иней.
Подойдя к Гарольдову гробу, Алеша воткнул в землю сук, влез на дерево и стал ждать. В лесу неожиданно бухнул выстрел. Над головой пронеслась стая рябчиков. Меж деревьев долго, как безумный, метался русак. «Вот бы мне так быстро научиться бегать, — подумал мальчик. — Он вспомнил, как в сказке скороход за одну ночь по нескольку раз бегал из одного царства в другое. — Обежал бы я все страны, — рассуждал Алеша, — и выбрал такую, где жить хорошо, бедняков туда всех бы перевел, а чужака, который там стреляет, сбросил бы в самую глубокую яму. И лесничего Плаксина туда же, пусть подыхает».
— Алексей! — послышалось сзади. Алеша испуганно обернулся. Внизу, помахивая суком, стоял бородатый человек, по виду не то торгаш, не то псаломщик.
«Он или не он?» — думал Алеша, слезая с дерева. Бородатый подхватил его за ноги и бережно поставил на, землю. Нахмурившись, Алеша ждал.
— Откуда будешь? — притрагиваясь рукой к Алешиному плечу, спросил незнакомец.
— Здешний, — все еще недоверчиво посматривая на бородатого, ответил Алеша.
— Ну и хорошо, что здешний, — щелкнул пальцами и улыбнулся бородатый. — Признаешь теперь?
— Теперь признаю.
— Пошли тогда. Не видел, кто здесь стрелял?
— Чужак. Кто же больше? Тут только он один стрелять может, остальным нельзя.
— Это почему же?
— Запретил чужак. Намедни сосед наш пошел, а ему лесники всю спину плетями исполосовали и ружье отняли.
— Что же, ему жалко, что ли? Урал велик.
Алеша вздохнул.
— Хозяева они. Что хотят, то и делают. Боятся их.
Залез я вот на сосну, а сам думаю, подойдет и спросит:
«Зачем на мою сосну залез?» И потянет вниз головой, не то еще подстрелит. Не зря дедушка наш говорит: «От змеи на шаг, а от чужака на версту».
Слушая мальчика, Ершов сосредоточенно смотрел вдаль, затем медленно перевел взгляд на своего провожатого, на его посиневшие от холода ноги и жилистые, огрубевшие руки.
«Вот удел наших детей, — размышлял Ершов, не прерывая речи своего маленького собеседника. — Что ожидает его в жизни, если на земле ничто не изменится?»
— Сапоги бы тебе, Алеша, надо. Холодно.
— Конечно бы надо, — по-взрослому, рассудительно ответил Алеша. — У нас все так говорят: и мама, и дедушка с бабушкой, и отец тоже. Да где их взять-то? У меня ладно хоть армяк есть, а сестренки, те совсем нагишом. И у мамы обуток нет.
Мальчик шел уверенной развалистой походкой. Иногда он заглядывал Ершову в лицо, потом взмахивал суком и продолжал снова:
— Теперь работать буду. С чужаком одним. Завтра вы ходить велели. Жить-то, может, легче станет… Как-никак два заработка… Деньги…
Слова этого синеглазого паренька хватали за душу, сердце сжималось от боли и обиды.
— А бабушка у нас хорошая, — продолжал между тем Алеша. — Но думает по-смешному. Мы, говорит, бога про гневили, вот он и разрешил чужакам кровь нашу пить. А мне непонятно. Как это можно кровь людей пить? Комары, и клопы, например, пьют. Но то насекомое, и им тоже достается: хватишь пальцами или еще чем-и нет его…