Чужаки
Шрифт:
Алеша любил слушать эти песни. Протяжные, заунывные, они хватали за сердце, навевали грусть. Сегодня песня слышалась почему-то в необычное время. Солнце еще не село, крестьяне работали. Да и песня была какая-то необыкновенная. Ее пели несколько сильных мужских голосов, — доносилась она с тракта. Следом за Алешей, побросав ломы и кувалды, слушать песню вышли все рабочие карьера. Вскоре из-за пригорка показался тонкий блестящий штык, а затем голова солдата.
Колодников звонкие цепи Вздымают дорожную пыль, — услышал Алеша. Он побежал к тракту. На пригорок вышло еще
— Арестантов ведут! — крикнул кто-то. — Каторжников…
Идут он-и в знойную пору, Ив снежную вьюгу идут, И лучшие думы народа В сознании гордом несут.
Это была дышащая горькой правдой песня политкаторжан. Когда песня замирала, становился слышней тягостный звон кандалов.
Алеша подбежал к дороге. Солдат крикнул:
— Ближе чем на десять шагов не подходи — стрелять буду.
В первый раз видел Алеша осужденных на каторгу. Все они казались ему одинаковыми: в серой одежде и высоких колпаках, с обветренными задумчивыми лицами. Когда кандальники подошли ближе, двое передних сняли колпаки и помахали ими стоящим около кювета рабочим, обнажив наполовину выбритые головы. Всмотревшись в их лица, Алеша от неожиданности застонал. Он узнал Ершова и Папахина.
— Захар Михайлович! Трофим Трофимович! — закричал Алеша. — Привет вам от нас. От рабочих. Не тужите! Мы все равно вас выручим…
Старший конвойный обнажил саблю:
— Марш отсюда! С каторжниками разговаривать не разрешается. Отойдите. Иначе велю стрелять.
Алеша отбежал от дороги, сложил ладони рупором и снова закричал:
— Выручим! Не тужите, вы-ы-ру-у-у-чим!
В ответ еще несколько раз взметнулись колпаки, и арестанты скрылись за поворотом дороги, но до слуха оставшихся долго еще доносился замирающий кандальный звон.
Когда рабочие вернулись в каменоломни, никто не хотел приниматься за работу; стояли угрюмые, подавленные, все думали об одном и том же.
— И лучшие думы народа в сознании гордом несут, — вслух повторил Алеша.
— Отбить бы, — вздохнув, сказал кто-то из рабочих. — Броситься бы невзначай, обезоружить и кандалы долой…
— Хватился. Задний ум хорош, да толку-то в нем сколь ко? Не по силам нам это дело.
Алеша укоризненно посмотрел на говорившего:
— Неверно толкуешь. По-твоему, что же, им теперь на вечно в Сибири пропадать? А рабочим, значит, и думать больше не о чем? Нет, теперь наша очередь пришла на их место становиться. Стеной подняться надо, а буржуев за ставить вернуть каторжан обратно. Там ведь таких тысячи, и все ждут, когда мы освободим их. Кто же о них еще по заботится, как не мы, рабочие…
Это было первое выступление Алеши. Произошло оно под впечатлением встречи с каторжниками.
Вернувшись на стройку, Алеша неожиданно встретил там Володю Луганского. Он тоже нанялся к немцу работать по монтажу электрооборудования. Друзья проговорили целый вечер. Алеша рассказал обо всем, что произошло с ним за эти семь лет. О ссылке Ершова Луганский, оказывается, знал. Выслушав рассказ о взрыве в шахте, Володя сказал:
— Одним словом, чужаки — захватчики. Все гребут под свою лапу. А нас, рабочих, за скот считают…
Через несколько дней на строительстве появилась листовка, озаглавленная: «Заговор чужаков». В ней рассказывалось, как хозяева соседнего завода, англичане, произвели в шахте умышленный взрыв, отчего погибла большая группа рабочих.
Выбрав подходящий момент, Алеша подошел к Луганскому.
— Одному тебе трудно. Поручи мне. Я во все дыры растолкаю. Не беспокойся, у меня опыт есть. Я этим делом в своем селе занимался.
Луганский пытливо посмотрел на Алешу и вдруг спросил:. — Ты Маркина знаешь?
— Маркина, Данилу Ивановича? Знаю. А что?
— Как стемнеет, приходи на Выгонную, четырнадцать. Алеша с нетерпением ждал/вечера. Он был уверен, что произойдет что-то очень важное. Недаром Володя был так сосредоточен.
Подпольщики собрались в подвале. Два огарка сальных свечей освещали только часть небольшого помещения. В числе собравшихся, кроме Маркина и Луганского, Алеша узнал железнодорожника. Говорили шепотом. Поздоровавшись с Алешей, железнодорожник подвел его к свету:
— Ну, Аника-воин, опять, значит, с нами?
Из угла кто-то заметил:
— Совсем еще мальчишка. Жидковат для такого дела.
Железнодорожник возразил:
— Не тем концом меришь. Мал золотник, да дорог. Помнишь, я тебе рассказывал, как он помогал нам выручить из тюрьмы Ершова? — Ах, вот это кто! Тогда другое дело… Помню, помню, молодец…
— Как остальные товарищи считают? — спросил Луганский.
— Согласны. Подходящий, — повторило сразу несколько человек.
— Так вот, товарищ Карпов, — обратился к Алеше Луганский. — Комитет решил дать тебе одно очень важное поручение. Мы не могли организовать здесь освобождение наших товарищей. Ты знаешь, о ком идет речь. Эта задача переносится в другую организацию. Часть наших работников, в том числе и ты, должны будут поехать туда на помощь. На тебя мы хотим возложить связь между тюрьмой и комитетом. Что ты скажешь на это?
— А как же я туда попаду? — растерянно спросил Алеша.
Ответил железнодорожник:
— Приходи завтра к десяти утра на вокзал, я сведу тебя там с поваром. С ним и уедете.
— Ладно, приду, — волнуясь, ответил Алеша и стал прощаться.
На улице он облегченно вздохнул: хорошо, что Маркин, знавший, какую роль он играл при взрыве в шахте, ничего не сказал об этом участникам совещания. Благодарный за это, он дал слово во что бы то ни стало выполнить доверенное ему задание.
Глава сорок вторая
Вернувшись на завод, Петчер приступил к подготовке новой расправы над большевиками. Теперь он решил не торопиться и действовать наверняка.
— Пусть успокоятся, — говорил он механику Рихтеру. — Как это у них говорят? «Пуганая ворона и куста боится»? Так и с ними. Нужна осторожность, чтобы не появилось никаких подозрений. Потихоньку заманить, как мышей, в ловушку, а потом прихлопнуть. Но уже надежно.
Не так, как это сделали Жульбертон с Геверсом. Шляпы.