Чужая клятва
Шрифт:
— Что страшного нашел ты, разноглазый, в этих недоносках? Неужели похожи они на львов, раздирающих козлят? — Варвар захохотал, ковыряя в зубах кончиком кинжала, приобретенного им у сайгада. — Разве что жилистые, а так… Тьфу, кожа да кости… Я с десятком таких справлюсь, не успеешь ты выпить и кружку пива. Хей, Иава, не криви рожу. Переночуем здесь, а утром — двинем дальше. Ты опять потащишься со мной? Не пойму, зачем…
Так разглагольствовал разомлевший от обильной еды и чуть подобревший варвар, величественно принимая все новые и новые кушанья, подносимые ему с подобающим почтением худосочными хозяевами. Он осушил уже
Иава, бросая на варвара удрученные взгляды, тем не менее проворно уплетал и ливерный паштет, и свежеиспеченные булочки, и кролика в вине, и фрукты — все яства с исключительной быстротой попадали не только в его желудок, но и в сумку, что покоилась на его коленях. При этом шемит старался не обращать внимания на довольно бестактные покашливания хозяев, застывших вокруг стола в полупоклоне. В конце концов — он знал точно — не их трудом пойман кролик, зажарен поросенок и сварена лапша. В Алисто-Мано все работы выполнялись рабами, а рабство Иава не признавал ни в каком виде, потому и содеянное теперь полагал не воровством, а местью жестоким и хитрым эксплуататорам.
Решив таким образом проблему пропитания в дальнейшем путешествии, следовало подумать, как бы сие путешествие продолжить. Шемит был уверен, что так просто их отсюда не выпустят. Жаль, что Конана, судя по всему, подобные мысли не посещали. «И куда только подевалось его первобытное чутье?» — с раздражением говорил себе Иава, глядя на варвара, который уже откровенно зевал во весь рот, лениво перебирая пальцами крупные, налитые соком виноградины на огромной грозди.
— Конан, — не выдержал наконец Иава. — Надо идти. Слышишь?
Киммериец благодушно молчал. Он, который, в отличие от хозяев, всецело одобрял поступок спутника — а почему бы и не взять то, что все равно приготовлено для них? — ни о чем более думать не желал. Спать. Только спать. Голова была пуста так, как может быть пусто высохшее озеро; веки отяжелели, а губы не могли шевельнуться даже для того, чтобы произнести одно лишь слово: «Спать». Словно в тумане видел Конан бледные тощие морды, разноцветное пятно стола, волосатые ручищи шемита слева… Кажется, тот что-то пытался ему сказать?
Иава в ужасе наблюдал за тем, как смягчаются грубые черты киммерийца, как соловеют и светлеют его синие глаза, а нижняя тяжелая челюсть отвисает как у полоумного. От бессилия у шемита даже свело мышцы плеч. Он понял, в чем заключалась хитрость хозяев: сначала опоить незваных гостей, а потом и пленить. Окинув быстрым взором все, что стояло на столе, Иава решил, что отрава, по всей видимости, находилась в белом вине, кое Конан употребил так решительно и в большом количестве. Сам он — то ли по наитию, то ли от расстройства — вина не пил, довольствуясь чистой родниковой водой, и потому сейчас чувствовал себя превосходно. Что же за снадобье бросили они в чашу варвару? И каково его действие?
С лихорадочной быстротой перебирая в уме возможные способы отступления, шемит в отчаянии понимал, что если и сумеет уйти отсюда живым, то бесчувственного Конана утащить с собой ему безусловно не удастся. И не только потому, что тот весил не меньше взрослого быка, а еще и потому, что уходить наверняка придется с боем, и тут уже Иава на силы свои не рассчитывал. Скорее всего, участь его — погибнуть бесславно в этой дерьмовой деревушке, ибо единственная здравая мысль — оставить варвара здесь, а самому сбежать — в голову шемиту не пришла.
Глядя, как четверо крепких мужчин бережно оттаскивают массивное тело киммерийца наверх, он тоскливо думал о маленькой храброй девчушке, погибшей в горах Кофа, о далекой стране Ландхаагген, что так и не дождется спасения, о вечно зеленой ветви маттенсаи… Зря он не признался Конану сразу — ведь все варвары так недоверчивы!
Когда по лестнице скатилась рваная сандалия Конана, шемит спохватился. Он встал и, демонстративно вытащив из ножен свой кинжал, протер лезвие его полой куртки; затем решительным шагом обошел застывших, кажется, навеки в полупоклоне молчаливых хозяев, и двинулся по той же лестнице наверх. В коротком темном коридоре Иава обнаружил только две двери. Одна оказалась заперта, зато вторая распахнута гостеприимно. Ожидая увидеть за нею спутника, шемит вошел внутрь. В тот же миг сверху на него обрушилось что-то тяжелое и твердое; яркий красный свет вспыхнул и сразу погас. Иава глубоко вздохнул и медленно осел на пол.
Гринсвельд, едва не лопнувший от злости при виде спокойно покинувших древний лес путников, снова торжествовал. Дурень варвар не послушал умного совета своего приятеля и полез в Алисто-Мано как безмозглая рыба в сети рыбака! Не иначе сам Густмарх посодействовал Горилле: задурил мальчишке голову, заставил забыть о главном… Теперь варвар валяется на дощатом полу без признака сознания, храпит во всю глотку и не чувствует железа на ногах и руках своих. Жаль, никак нельзя увидеть шемита — в комнате его нет, и где он — неизвестно. Несомненно лишь одно: и его постигла та же участь, хотя он много сообразительнее и осторожнее киммерийского пса. Насколько знал Гринсвельд, из Алисто-Мано выбраться весьма непросто, весьма… Тамошние ублюдки хитрые бестии: увидели двух забредших к ним здоровяков и — мигом сменили тактику. Изобразили гостеприимных хозяев, накормили, напоили… То есть опоили… На всякий случай Горилла решил отблагодарить Гу новым жертвоприношением. Но — не сейчас, потом. Когда проснется варвар и увидит…
В маленькое, треснутое посередине оконце уже пробивались солнечные лучи. Пропущенные сквозь призму грязного стекла они теряли свой первородный живой цвет и свет; серая пыль клубилась в них; вяло скользя по лицу человека они не пробуждали, а лишь навевали томительные сны, отчего еще труднее было разомкнуть отяжелевшие веки. Но время жизни уже настало — сон, как и полагается, отступил, но не вспорхнул легко в далекую высь, а, с трудом оторвавшись от плененного им тела, поднялся медленно, тяжело, как объевшийся орел, не чающий уже долететь до вершины горы, до своего гнезда.
Но прежде, чем явились Конану более-менее ясные мысли, инстинкт уже подсказывал нечто неладное. Не шевелясь, лежал киммериец, спиной ощущая жесткие доски пола и стараясь припомнить, как он оказался здесь. С улицы раздавались чьи-то злобные крики, ругательства, а в доме было на удивление тихо, так что и подозрения варвара начали понемногу улетучиваться. И все же, когда дверь едва слышно скрипнула, приотворяясь, он в один миг оказался на ногах, готовый как к самому бою, так и к любому его исходу.