Чужая луна
Шрифт:
За окном уже ничего нельзя было рассмотреть: глухая темень. Лишь иногда пролетной искрой мелькнет и растает в ночи робкий огонек, или проплывает далеко в стороне небольшое село с десятком тускло освещенных каганцами подслеповатых окошек.
И снова на полчаса за окном сплошная темень.
— Что, Иван Игнатьич, может, поспим? — спросил Артем.
— Агромадна! — вместо ответа, с тихим восторгом, видимо, все еще продолжая размышлять об увиденном, сказал Иван Игнатьевич. — Токмо людей обмаль, — со вздохом
Калабуха, немного поразмыслив, ночью же позвонил Манцеву и доложил ему о просьбе Менжинского. Манцев распорядился тут же разбудить шофера, съездить за Кольцовым в Основу, привезти его в Харьков и связать с Менжинским.
И уже на рассвете Кольцов услышал голос Менжинского.
— Извини, Павел Андреевич, что разбудил не вовремя. Но дело не терпит отлагательств.
— Я так и понял, что дело безотлагательное, коль будите среди ночи. Только не пойму: вы ведь теперь другим ведомством управляете.
— Потом все объясню. А пока слушай внимательно. Сегодня к тебе в Харьков я отправил своего человека. Запомни: Артем Полухин. С ним будет еще один человек, дьякон, по фамилии Мотуз. Он пробрался к нам из Турции. Очень полезный и нужный нам человек. Подробности тебе сообщит Перухин. Поручаю это дело тебе. Феликса Эдмундовича среди ночи не стал тревожить, но, поверь, это тот случай, когда он меня поддержит.
— Я уже согласен! — сказал Кольцов. — Если это только не какое-нибудь канцелярское дело.
— С Дзержинским я утром договорюсь, — повторил Менжинский. — Так что ты утром жди звонка от него, и приготовься сразу же выехать в Москву.
— Но дело-то? Дело какое? — закричал в трубку Кольцов.
— Не телефонный разговор, — остудил пыл Кольцова Менжинский. — Встретишь Одесский. Они там, в «командирском».
— Я так понимаю, Вячеслав Рудольфович, кончился мой отпуск, — безрадостно сказал Кольцов. — А у меня тут одно интересное дело наметилось. Манцев попросил меня к нему подключиться.
— Пока, Павел Андреевич, ты находишься в ведении ВеЧеКа, отсюда и исходи! — строго сказал Менжинский.
— Понял, Вячеслав Рудольфович. Значит, завтра?
— Нет, голубчик, уже сегодня.
— Понял. Встречу, не сомневайтесь.
Три с лишним месяца Кольцова никто не тревожил. О нем словно забыли. И то сказать: война кончилась, надо полагать, и у чекистов работы должно становиться все меньше. Вполне возможно, он уже больше и не понадобится. Иногда появляясь в Харьковской ЧК, он стал все чаще подумывать, как станет жить в мирное время.
Воевать он устал. Устал недоедать, недосыпать, мотаться по фронтам и тылам, расшифровывать вражеские головоломки и время от времени ожидать, что когда-то кто-то выследит его, и он даже не услышит тот сухой выстрел, который положит конец его жизни. Но он шел навстречу опасностям, не очень о них раздумывая. Возраст еще позволял ему думать о будущем.
С первых дней своего вынужденного безделья он нашел свое место, и не где-нибудь, а все в той же Основе, у Заболотного. Не прошло и нескольких дней, а он уже сумел выпросить для коммуны пару брошенных буржуйских дач и разместил в них еще сорок подобранных на харьковских улицах и в поездах оборванных и завшивленных беспризорников. Манцев помог коммуне с питанием. Оборудовали еще одну баню и санпропустник.
Кольцову начинала нравиться такая жизнь. О прежней, чекистской, он вспоминал все реже: была — и была, и вся кончилась Да и некогда ему было особенно вспоминать. Едва ли не круглые сутки у него были заполнены неотложными хлопотами.
Павло Заболотный тоже как-то повеселел, и однажды сказал Кольцову:
— Гляжу, Паша, ты прирожденный учитель, или, як это… педагог. И еще дипломат. Я бегаю, кричу, кипячусь, а тебе сами несут и ще и просять, шоб взял. И все другое у тебя как-то лучшее получается, чем у меня. Так може… той… як в шахматах, сделаем рокировку. Ты на мое место заместь коренника, а я вже при тебе буду в виде пристяжного?
— Не торопись, Павло! — слегка рассердился Кольцов. — Вот когда меня вчистую из ЧеКа спишут, тогда разберемся.
Но эта мысль все больше грела Заболотного. Дел во все расширяющейся коммуне было и в самом деле невпроворот. И Заболотный терпеливо ждал, когда же это случится, и Кольцова вчистую спишут из ЧеКа. И потихоньку, осторожненько перекладывал на Кольцова самые трудные коммунарские заботы.
О том, что его вызывает Манцев, Кольцов доложил Заболотному, едва за ним прислали под утро автомобиль.
Увидев стоящий у ворот автомобиль, Заболотный вздохнул:
— Видать, твоя жизнь опять в старое русло возвернется, — с огорчением сказал он.
— Может, ненадолго. Может, на какой-нибудь часок, — попытался успокоить Заболотного Кольцов, хотя уже от шофера узнал, что его еще ночью разыскивал Менжинский, что звонил он из Одессы и что совсем недавно, перед рассветом, Менжинскому звонил Манцев. И Кольцов понял, что разыскивают его по делу непустяковому и, вероятнее всего, снова выпадает ему дальняя дорога.
После разговора с Менжинским у него еще было немного времени до прихода Одесского поезда, и он вернулся в Основу, чтобы предупредить Заболотного, что, вероятно, ему придется на какое-то время отлучиться.
— Я так и знал, — сказал Павло. — Берись, Паша, по-новой за гуж, и не говори, что не дюж. Така есть присказка. До тебя очень подходит.
Затем он разбудил Колю и Катю Елоховских, попрощался с ними. Катя похныкала, узнав, что Павел Андреевич ненадолго уезжает.
— Вы вернетесь? — с надеждой спросила она.