Чужая несказка
Шрифт:
Просто удачно совпало,
Прикинь, бывает как?»
Разве не этим безбожным самообманом
Мы были сыты?
Не этим месивом лжи и гнили
Мы были живы?
Может расскажешь им, что видишь в зеркале,
Что там – тёмное – вместо лица твоего таится?
Может откроешь тайну, которую столько лет под замками прятали?
Как? Промолчишь?
Ведь осталось совсем чуть-чуть.
Ведь через год мы подохнем, как факт.
Это
Просто ментально нас больше вообще нигде не окажется,
Представляешь?
Просто проснёшься утром,
Посмотришь в зеркало,
А оттуда глядишь на себя пресловутый ты.
И уже настолько отвык, что как будто бы зеркало не твоё.
Никакого в нём позавчерашнего моего лица.
Никакого будущего, никаких просветов.
Может расскажешь им, сколько можно бояться себя,
Чтобы завешивать зеркала и кривить душой?
Или лучше о том, что нужно было раньше сказать,
Просто один раз сказать, что ещё не смерть,
И тогда, возможно, смерть бы и правда
Не наступила.
Чешуекрылые
Ты скребёшься в окно и сжираешь чужие души,
Сверлишь взглядом измученным старый советский стул.
Я пришла в этот город, чтобы тебя разрушить,
Чтобы снова образовать в тебе пустоту.
Это грустно.
Я не опасна,
Слова не вредные.
Слишком пусто,
Совсем не ясно,
Никто не ведает.
Я пришла сюда, чтобы забрать у тебя ключи
От причин
Бесполезным трупом лежать у входа.
Не смотри мне в глаза, и не вздумай меня лечить,
Я разрушила сотни миров за свою свободу.
Я пришла сюда погрузить тебя в вечный сон,
Буду петь тебе мантры, которым сама не внемлю.
Но сумею разбить это чёртово колесо,
Этот замкнутый круг я отправлю с тобою в землю.
Лишь бы прогнать этих дохлых чешуекрылых,
Меланхолично сидящих на камне хладном,
К слову, а я ведь практически всё забыла.
Ну
и
ладно.
Полуправда
Но такие как мы не уходят,
Стоят в дверях
До последнего,
Даже когда их выкидывают за шкирку,
Приходят обратно,
Давят остатки слов,
Размазывая вытекающую из них кровь
По стенам.
Приходят опять
Говорить: "Продолжай!"
Говорить: "Я устал тебя слушать, конечно,
Но потерплю".
Говорить: "Я к тебе за своим отражением,
Лишь за ним,
Остальное оставлю на память,
Поставь на шкаф"
Смаковать это терпкое:
"Через год мы подохнем
Подохнем
Подохнем",
Как аксиому,
Как невозможность выбора.
Хотя на самом деле скорее не мы, а в нас,
Слабое, тонкое, еле живое в нас,
Есть ли об этом смысл упоминать?
Никакого.
Но такие как мы не уходят.
Они остаются навечно,
Древними рунами выжигаются на сетчатке глаз,
Нитями пустоты проникают в мозг,
Говоря: "А теперь смотри – это я за тебя подох,
А похоже, как будто ты за меня, прикинь?"
И сидят на пороге,
Тараща остатки глаз,
Выеденные кислотой полуправды: "Я слушаю, продолжай",
Правды: "Я пролистаю всё это, кивнув в ответ",
Лжи: "Я запомню каждое слово,
Во веки веков,
Аминь".
Пускай успокоится
Если нравится ложь, возлюби её всем существом.
Неестественно колкое слово не ранит, не режет.
Если долго таращить глаза во вселенский разлом,
То регресс неизбежен.
Если правда горишь этой ложью, поставь себе шах,
И покинь это поле вот так же наивно и гордо,
Это лучше, чем прятаться в душных убогих кружках,
Ядом целиться в морды.
Если слушать подчёркнуто лживые их похвалы,
То поверишь, безликая, в собственную уникальность.
И потом, под протяжные звуки всеобщей хулы,
Встанешь гордо оскалясь.
Будешь жадно внимать, но шептать себе: "Всё это ложь!
Я одна здесь за правду, смотрите, какая крутая!"
И роптать на Создателя: "Право, Создатель негож!
Предо мной не растаял".
Если видеть во снах постоянно жестоких врагов,
Можно встретить их в каждой стене и за каждой осиной.
И когда загорится искусства бессмертный огонь,
Оказаться бессильной.
Не ищи же от жизни каких-то иных впечатлений,
Кроме тех, что достались.
Внутри ты всё та же покойница.
Напишите ей кто-нибудь,