Чужая роль
Шрифт:
Почти сразу же после смерти Шарлы начались ежедневные визиты особ, прозванных им Бригадой Запеканки: дам с озабоченными лицами и пластиковыми контейнерами с подношениями. Но он видеть их не мог, хотя Шарла перед смертью благословила его на новый брак.
— Найди кого-нибудь, — велела она, когда лежала в больнице в последний раз. Оба знали, что это в последний раз, хотя никогда не говорили на эту тему. Льюис держал ее руку, ту, в которую не была воткнута игла капельницы. Он подался вперед, чтобы откинуть со лба жены поредевшие волосы.
—
В ответ она упрямо качнула головой и взглянула на мужа, знакомо блеснув голубыми глазами. Правда, эти искорки появлялись не слишком часто с того дня, когда он вернулся домой и увидел ее сидящей на диване. Тогда Льюис посмотрел на нее и понял все еще до того, как Шарла подняла голову. Еще до того, как сказала ему: «Он вернулся. Рак вернулся».
— Не хочу, чтобы ты жил один, — произнесла она, — и превратился в одного из этих занудливых вдовцов. Будешь есть слишком много натрия…
— Это все, что тебя волнует? — поддел он. — Мой натрий?
— Такие люди просто отвратительны, — пробормотала она. Ее глаза закрывались. Льюис поднес соломинку к ее рту, дал напиться.
— …Самоуверенные и сварливые. Не хочу, чтобы такое произошло с тобой.
Голос Шарлы постепенно слабел, отдалялся…
— Найди себе кого-нибудь.
— Ты имеешь в виду кого-то конкретно? — осведомился он. — У тебя есть на примете кандидатура?
Шарла не ответила. Льюис показалось, что жена спит: веки опущены, худая грудь медленно вздымается и опускается под свежими бинтами, — но она снова заговорила, едва слышно, выталкивая с каждым вздохом по одному слову.
— Хочу, чтобы ты был счастлив.
Льюис наклонил голову, боясь, что если посмотрит на нее, свою жену, женщину, которую любил, с которой прожил пятьдесят три года, то расплачется и не сможет остановиться.
Поэтому он просто сидел у ее постели, держал за руку и шептал на ухо, как сильно он ее любит. И думал, что, когда Шарла умрет, в жизни не сможет посмотреть ни на одну женщину. Соседки, с их кугелем и грудями, были для него все на одно лицо. Никто не привлекал его. До этого момента.
И не то чтобы Элла походила на Шарлу — по крайней мере, не внешне. Шарла была маленького роста, а с годами еще усохла. Круглые голубые глаза, стриженые светлые волосы, слишком большой нос и слишком большой зад, приводивший ее в отчаяние. Она обожала коралловую губную помаду и бижутерию: бусы из цветного стекла, длинные серьги, блестевшие и побрякивавшие на ходу. Жена напоминала ему крошечную экзотическую, нежно щебечущую птичку с радужным плюмажем.
Элла была совсем другой: выше, с тонкими чертами лица, острым носиком, твердым подбородком и длинными рыжеватыми локонами, забранными в «ракушку», хотя все остальные женщины в «Голден-Эйкрс» предпочитали стричься. По его мнению, она немного походила на Кэтрин Хепберн, еврейскую Кэтрин Хепберн, не столь величественную и вселяющую ужас. Скорее погруженную в некую меланхолию.
— Хепберн, — пробормотал он, покачал головой, изумляясь собственной глупости, и стал подниматься по ступенькам. Жаль, что его рубашка так помята. И жаль, что он не догадался надеть шляпу.
— О, кого я вижу!
Льюис так растерялся, что даже подскочил и уставился на женщину, чье лицо показалось ему незнакомым.
— Мейвис Голд, — представилась женщина. — А куда это вы, такой разодетый?
— Я… только…
Мейвис Голд хлопнула в ладоши так энергично, что полные загорелые руки мелко задрожали.
— Элла! — прошептала она так громко, что, кажется, слышал весь город, и осторожно провела пальцем по чашечке тюльпана. — Как красиво! Вы настоящий джентльмен! — просияв, воскликнула она, поцеловала в щеку и заботливо стерла след помады. — Удачи вам.
Льюис кивнул, набрал в грудь воздуха, в последний раз переложил подарки из одной руки в другую и повернул колесико звонка. Прислушался, не играет ли радио, но расслышал только легкие шаги Эллы.
Она открыла дверь и озадаченно уставилась на гостя.
— Льюис?
Он, неожиданно засмущавшись, кивнул. На ней были голубые джинсы из тех, что доходят до середины икр, свободная белая рубашка и никаких туфель. Голые длинные незагорелые ноги прекрасной формы, с жемчужным лаком на ногтях. При виде этих ступней хотелось зацеловать ее. Вместо этого Льюис громко сглотнул в надежде смочить вдруг пересохшее горло.
— Привет, — выдавил он.
Ну вот, это уже что-то. По крайней мере начало. Меж бровей Эллы появилась вертикальная морщинка.
— Стихотворение оказалось чересчур длинным?
— Нет, с ним все в порядке. Я пришел потому, что… ну… подумал, что, если…
«Давай, старик», — приказал он себе. Он был на войне, похоронил жену, не сломался, когда единственный сын стал республиканцем, и приклеил на задний бампер микроавтобуса стикер с предвыборным лозунгом Раша Лимбо [19] . Довелось ему пережить моменты куда хуже, чем этот.
— Не согласитесь поужинать со мной?
19
Американский радиожурналист, ведущий популярного политического шоу.
И сразу понял: сейчас она отрицательно качнет головой.
— Не… не думаю.
— Почему? — вырвалось у него.
Элла вздохнула. Льюис воспользовался ее замешательством.
— Ничего, если я войду?
Она не слишком охотно открыла дверь и впустила его. Квартира оказалась не захламленной, как большинство небольших помещений в «Голден-Эйкрс», обитатели которых пытались втиснуть накопленные за всю жизнь вещи в маленькое пространство. Полы были вымощены плиткой, стены выкрашены в кремовый цвет. У стены стоял белый диван из тех, что, по мнению Льюиса, хороши больше в рекламе, чем в жизни, особенно если у вас есть внуки и эти внуки любят виноградный сок.