Чужая роль
Шрифт:
Льюис сочувственно покачал головой. Элла продолжала говорить. Слова лились безостановочным потоком, словно она слишком долго держала их в себе.
— Мы обращались к докторам. Ко всем, кому только можно. Они прописывали лекарства. Ей становилось легче, но мозг… уставал, что ли. Она твердила, что ей трудно думать.
Бедняжка пила литий, от него лицо превратилось в распухший белый блин, а пальцы вздулись словно перчатки в мультиках. Она зевала и клевала носом дни напролет.
— Иногда она соглашалась лечиться, иногда — нет, бывало, врала, будто принимает лекарства. Поступила в колледж, и все вроде шло хорошо, а
— Что произошло? — мягко спросил Льюис.
— Автомобильная авария.
Что ж, так оно и было. Кэролайн вела машину. Машина разбилась. Кэролайн погибла. Но то, что случилось до этого, тоже было правдой: Элла осталась в стороне, когда следовало вмешаться. Уступила настойчивым просьбам дочери оставить ее в покое, позволить жить своей жизнью. Согласилась, испытывая смирение, грусть и огромное постыдное облегчение, в котором не смела признаться никому. Даже Аире. Она звонила Кэролайн каждую неделю, но навещала только дважды в год. Не желая признавать очевидное, создала благостную сказочку о дочери, живущей в ладу и согласии с мужем. Показывала друзьям снимки, как выигрышную взятку в покере: Кэролайн и Майкл. Кэролайн и Роуз. Кэролайн и Мэгги. Приятельницы охали и ахали, но только Элла знала истину: снимки выглядели нарядными, но настоящая жизнь Кэролайн была иной. Острыми зазубренными скалами, кроющимися под кудрявыми завитками волн. Черным льдом на тротуаре.
— Авария, — повторила Элла, словно Льюис допытывался о подробностях, потому что этого слова было вполне достаточно. И не стоило упоминать о письме, которое пришло сразу после похорон. Письмо было послано из Хартфорда в день гибели Кэролайн. Всего две строчки, написанные огромными, шатающимися буквами на разлинованном, вырванном из школьной тетрадки листке:
«Я больше не могу. Позаботься о моих девочках».
— А внучки?
Элла прижала пальцы к глазам.
— Я их не знаю.
Теплая ладонь Льюиса погладила ее спину.
— Мы больше не будем говорить об этом, — прошептал он.
О, да ведь он ничего не знал, а она не могла объяснить. Да разве он способен понять предсмертное желание Кэролайн и как с годами все легче и легче становилось уклоняться… избегать… бездействовать…
Кэролайн сказала «оставь меня в покое», и Элла оставила ее в покое, Майкл Феллер сказал «без вас нам будет лучше», и Элла позволила отцу ее внучек оттолкнуть ее, чувствуя привычную грусть, смешанную с привычным, тайным, позорным облегчением. И больше она ничего не знала о собственных внучках. Что ж, поделом ей!
27
Роуз просыпалась в понедельник, потом во вторник, потом в среду и в четверг с одной мыслью: именно сегодня она примет душ, почистит зубы, выгуляет собаку, вернется, натянет колготки и костюм, вытащит из шкафа портфель и отправится на работу, как все нормальные люди.
Каждое утро Роуз открывала глаза, полная энергии и добрых намерений. Она не уставала повторять себе, что один и тот же китайский иероглиф означает и «кризис», и «благоприятную возможность». Добиралась с собакой до Риттснхаус-сквер, смотрела на юг, где олицетворением пятидесятидвухэтажного упрека поднималась сверкающая башня из стекла и бетона, резиденция «Льюис, Доммел и Феник», — и сердце сжималось. Вернее, не только сердце — все внутренние органы, включая почки, печень и что еще там было в животе. Все ее существо, казалось, кричало: «Нет! Не могу! Только не сегодня!»
После чего она возвращалась домой, звонила секретарше Лайзе и объясняла, что все еще больна.
— Думаю, это грипп, — заявила она в понедельник.
— Нет проб, — заверила Лайза, никогда не тратившая на Роуз целого слова, если хватало и части. Но к концу недели она уже потеряла значительную долю терпения и удостоила помощника адвоката целой фразой: — Надеюсь, вы придете в понедельник. Так ведь?
— Так, — заверила Роуз, стараясь говорить спокойно, деловито и уверенно. — Разумеется. Конечно.
Потом плюхнулась на диван и стала смотреть «Свадебную историю». За последнюю неделю она просто помешалась на этом шоу. Программа длилась всего полчаса и была выстроена так же тщательно, как сонет или теорема. Часть первая: знакомство с женихом и невестой (вчера невестой была Ферн, продавец в аптеке, а женихом — Дейв, на двадцать лет ее старше, заросший бородой до самых глаз дальнобойщик). Часть вторая: как они встретились. («Я вошел в аптеку, — рассказал Дейв, — а она стояла за прилавком. В жизни не видел такой хорошенькой девушки».)
Часть третья: свадебные планы (венчание в «Рэдиссон»; ужин с танцами; двое сыновей Дейва от предыдущих браков выступали в роли шаферов). Часть последняя: великий день. (Ферн в свадебном наряде, — видение в облаке цвета слоновой кости. Дейв заплакал. И Роуз тоже.)
Все это время глаза у нее были на мокром месте. Она поедала пончики и проливала слезы над каждым женихом, каждой невестой, каждым платьем, каждой матерью и свекровью, каждым первым поцелуем и первым танцем. Рыдала над некрасивыми социальными сотрудницами из Алабамы, школьными учителями из Нью-Джерси, продавцами видеотехники из Сан-Хосе, девушками с плохой кожей, уродливыми прическами и неправильной речью. «Подумать только, все остальные могут добиться этого, — думала Роуз, когда мопс, забравшись к ней на колени, усердно слизывал ее слезы. — Все, кто угодно, только не я».
В субботу утром зазвонил телефон. Роуз не стала брать трубку. Она пристегнула купленный наконец поводок, вывела собаку и только на улице заметила, что не переобула тапочки. Пушистые домашние тапочки с кроличьими ушками. Ну и пусть!
Какой-то бродяга окинул ее одобрительным взглядом.
— Хорошо смотришься, беби! — крикнул он вслед. Что ж, приятно слышать. По крайней мере хоть кто-то ее оценил.
— Корма тяжеловата, но в целом неплоха! — продолжал бомж.
Комплимент довольно сомнительный, но ей плевать!
Двадцать минут она прогуляла с мопсом, позволяя ему обнюхивать кусты, гидранты, счетчики на парковках и собачьи задницы, а когда вернулась домой, телефон по-прежнему разрывался. Звонки не прекращались, пока она свинцовой глыбой стояла под душем и струи горячей воды обрушивались ей на голову. Неплохо бы вымыть голову, но у нее совершенно не было сил…
Телефон наконец победил. В пять часов вечера Роуз сняла трубку.
— Что? — буркнула она.
— Где тебя черти носили? — завопила Эми. — Я оставила четырнадцать сообщений на автоответчике! Послала шесть писем по электронной почте! Вчера заезжала к тебе домой…