Чужая шкура
Шрифт:
Через несколько минут подошел поезд. Мы сели на откидные сиденья среди людей, спешащих домой с угрюмыми лицами и хозяйственными сумками. Она взяла мою руку, перевернула ладонью вверх и, наклонившись, стала изучать линии, сравнивая с другой рукой. Пальцы у меня непроизвольно скрючились, я чувствую, что это небезопасно.
— Читаете по рукам?
— Я читаю везде и повсюду.
Она сосредоточенно водила ногтем по моей ладони, наморщив лоб и покусывая губы — мне от этого было все неуютнее. Я недовольно пробурчал:
— Щекотно.
Она сжала мои пальцы в кулак.
— Не теряйте времени, Ришар.
— В смысле?
— Не откладывайте рукопись в долгий ящик. Именно сейчас пришла пора действовать, именно
Таким же проникновенным голосом она пела Бреля по-фламандски для питбуля.
— Вы меня не слушаете.
Еще как слушаю, ведь каждое ее слово проникает мне в самое сердце. Неужели с тех пор, как я вернул к жизни Ришара Глена, его будущее отпечаталось у меня на ладонях? Но лучше уж показаться ей рассеянным, чем признаться, как меня пугает ее интуиция, уловившая придуманный мною сюжет. И потом, хочу я того или нет, но через три дня я обязан при усах, пусть даже накладных, вернуться в мир, где у меня есть законное место. Как бы ни завершился этот вечер, он навсегда останется как бы в скобках. И даже если когда-нибудь я захочу открыть их снова — потом все равно придется закрыть.
— Сходите к хорошему издателю, — говорит она.
— Я никого не знаю.
— Могу вас познакомить.
Я невольно улыбаюсь и зря: она явно говорит серьезно, может, и правда, знает кого-то в моей среде, только я не сразу осознал, насколько опасны для меня эти ее связи. Я бы предпочел, чтобы она просто хвасталась, но что-то непохоже.
— Знаете, когда я писала исследование, я брала интервью у некоторых писателей. Возможно, они могли бы вам помочь…
— Нет, Карин, спасибо, — сухо отвечаю я.
Она опускает голову. Я не просто пораженец и трус — я, оказывается, добровольный изгой, неудачник по призванию, безвестный маргинал, гордый своей участью.
— Как вам будет угодно. — Она вздыхает, намекая, что мы еще поговорим об этом.
Очень кстати из туннеля выплывает станция Опера. Мы одновременно встаем, выходим на улицу и молча шагаем к бару «У Гарри». Лицо у нее замкнутое, упрямое и терпеливое. Она ждет, что я вернусь к столь важной для нее теме. Я жду, что она переключится на другую. Хорошо бы сейчас хоть что-нибудь произошло, но за весь путь до улицы Дану мы как назло не встретили никого и ничего особенного. Остановились у перехода. Мне бы сейчас привлечь ее к себе, обнять, объединить свою раздвоенную душу одной страстью. Затаив дыхание, краем глаза смотрю на нее. Она достала сигарету и закурила прежде, чем я успел вытащить зажигалку. Я готов пойти на риск, только бы не разочаровать ее, но рисковать больше нечем. Я не могу позволить ей заподозрить меня в неискренности, ведь тогда она вполне может догадаться, что и вся моя жизнь — обман.
На пороге «У Гарри» я шепчу:
— Карин, я должен это сделать сам.
— Что?
Моя решимость тает под ее взглядом. Я с трудом выговариваю слова, как в фильме с плохим дубляжом.
— Стать таким, каким вы хотите меня видеть.
— А сейчас вы не такой?
Состав посетителей изменился. Алкаши, прикипевшие к стаканам, поглощенные друг другом любовники, бывшие супруги, обсуждающие условия развода… Одни тщетно ищут примирения, другие наслаждаются короткой встречей, когда все кажется новым, возможным и притом знакомым… Не раздумывая, не советуясь с ней, я спускаюсь по лестнице, меня манят звуки пианино. И уже внизу вдруг понимаю, что раз открыли подвал, значит, уже полдесятого. И это невозможно. Куда подевались два с половиной часа после того, как она подошла ко мне на улице? Путь до Курбевуа занял не более двадцати минут. Накинем еще четверть часа на питбуля и фастфуд, пять минут на ужин по дороге к Леваллуа да десять на метро… Никак не может быть половины десятого. Слышу,
36
«Джорджия в памяти моей» (англ.).
— Здесь частная вечеринка, — вышибала твердой рукой преграждает мне путь.
Часы у него на руке показывают пять минут девятого. Я поворачиваю назад, моментально успокоившись, и не столько тем, что разрешилась загадка со временем, сколько потому, что мне запретили приближаться к пианино, которое стало для меня чрезвычайно опасным — как я мог про это забыть? Мы садимся на нижнюю ступеньку лестницы и, закрыв глаза, отдаемся очарованию джаза. Она кладет голову мне на плечо. На нас то и дело натыкаются, наступают и недовольно ворчат.
— Мне хорошо с вами, — выдыхает она мне в шею. — С таким, какой вы есть. Я не требую от вас ни успеха, ни известности… Я только не хочу, чтобы вас ломали, вот и все.
— Кто может меня сломать?
— Это не мое дело.
— Кто может меня сломать, Карин?
Настойчивость, с которой я повторяю вопрос, оскорбительна и для нее, и для меня самого, я чувствую это, но не могу дольше отмалчиваться, нарыв надо вскрыть, разобраться с возникшим между нами непониманием. Именно теперь, когда мы так близки в этом полумраке, когда мы таем от нежности, когда ее щека касается моего плеча, я хочу узнать, чует ли она во мне присутствие Доминик, ощущает ли во мне другую — соперницу или союзницу. Я снова спрашиваю: «Кто может меня сломать?» уже с упором не на «сломать», а на «кто». Она отвечает, не шевелясь:
— Другие.
— Кто — другие?
— Кто? Люди, живые люди. Из тех, кто не рожден вашим пером. Кто целых двадцать лет уводил вас с предначертанного пути. Кто занял место ваших героев. Я не знаю, ктоони, Ришар, да и не хочу знать. Если это женщина, дети, тем лучше, только не говорите мне об этом.
— А что, если дело только во мне? К чему обвинять других?
— Нет, в таких случаях всегда виноваты другие, и они так сильны, что способны переложить свою вину на нас. Когда мы начинаем винить себя в том, что они с нами сделали, тут они и берут верх.
— Они?
— Да, они, благоразумные, правильные, уверенные в себе, вот они-то нас и ломают. Вы пока уцелели. Просто чудо, в вашем-то возрасте. Вы спаслись благодаря роману, который написали, но если вы теперь спрячете его в стол, если упустите шанс, неважно — из страха, смирения, или из гордости, тогда они снова вернут вас обратно, к себе. Вот оно, искушение. Вот она, работа дьявола. Он увлекает вас мечтой и сам эту мечту пожирает, а нас бросает подыхать с голоду или травит обычной едой, комплексными обедами, недорогими, аппетитными, в общем, такие всем нравятся.
— Я вас люблю, когда вы так говорите.
— Я люблю вас с тех пор, как прочла книгу.
Нас бьют по голове дамскими сумочками, роняют за шиворот колючие пригласительные билеты, наступают на пальцы. Это один из прекраснейших моментов моей жизни. Дополнительный глоток счастья. Последний подарок на пороге тьмы. Прощальный привет от Доминик. Я бы хотел открыть глаза и оказаться на этой ступеньке в полном одиночестве. Чтобы никто не увидел Карин, чтобы она существовала для меня одного, чтобы все сочли меня помешанным, чтобы Ришар Глен вернулся к себе дописывать роман, который так и не сумел начать.