Чужая шкура

ван Ковелер Дидье

Я хватаю листок, спешу убедить ее в обратном, клянусь, что ее подарок дал мне толчок, вернул меня на путь истинный. Теперь я понял, почему этот роман оставил у меня чувство незавершенности, понял, что многие главы придется изменить, что я ушел в сторону от сюжета, выскочил за рамки и вот вернулся, благодаря ей.

Перечитывая письмо и заклеивая конверт, я дрожу от волнения, и мне с трудом верится, что все это ложь.

* * *

Я снова выхожу на улицу, в ночь, чтобы она успела получить мое письмо до отъезда в Брюгге. Пусть сейчас же узнает мою реакцию, пусть успокоится. Я прямо слышу, как все это время после нашего расставания

она изводит себя упреками, воображает мое недовольство. Да нет же, Карин, я не увидел в этом ни грубого вторжения, ни торжества формы над содержанием, ни победы материи над образами, рожденными авторской фантазией. Это гараж, потерянный мной и обретенный в трехмерном виде, и как я мог подумать, что вы исказили мою идею и посягнули на мою творческую свободу? Не знаю, с какими писателями вы общались до меня, но могу вас уверить, что я не из той породы.

Улица Леон-Гро укрылась в тени небоскреба китайского квартала, двенадцатый дом невысок, верхний этаж наглухо заложен стеновыми блоками. Горит лишь одно окно — на четвертом этаже. В холле, загроможденном обломками стиральных машин и велосипедами без колес, я отыскал фамилию ее друзей «L.B. Huygh» на почтовом ящике. Он был под зявязку забит газетами и счетами. Я засомневался. Неизвестно ведь, какой у них этаж.

Я вышел из подъезда с письмом в руке, перешел улицу и стал вглядываться в силуэт за шторами, на четвертом этаже. Свет погас. На углу грузно разворачивался мусоровоз. Свет опять зажегся. Я вошел в телефонную кабину с треснувшими стеклами, подождал, пока пыхтение мусоровоза стихнет вдали. Вытащил клочок бумаги, который так и лежал в кармане куртки, набрал номер ее мобильника. После второго гудка услышал неприветливый голос:

— Wat is er aan de hand [37] ?

— Это я.

— Ришар? Вот уж не ожидала, — голос тут же потеплел.

Я прищурился, чтобы разглядеть наконец, она ли это маячит наверху, за тюлевой занавеской.

— Я вам не очень помешал?

— Вы из автомата?

— Да, внизу, под самым окном.

— Под вашим?

Ее голос заглушали какие-то шумы, а мой отдавался неприятным эхом.

— Нет, под окном ваших друзей. Но вам не обязательно спускаться: можно поговорить и так, если хотите…

37

В чем дело? ( голл.).

— Вы на улице Леон-Гро?

Женский голос рядом с ней сообщил, что бар располагает большим ассортиментом горячих и прохладительных напитков. Я отвел взгляд от чужой шторы с разочарованием или с облегчением, сам не пойму.

— Вы ведь уезжаете только завтра, да?

— Да.

Молчание и шумы в трубке.

— Что вы делали, когда я позвонил? — Глупый вопрос, но надо же спросить хоть что-то.

— Смотрела в темноту. Вы мне написали письмо и пришли отдать его в собственные руки?

— Да. Я хотел вам сказать…

— Вы не слишком расстроились?

— Закройте глаза и увидите мою улыбку.

— Я ее слышу.

— Это потрясающе, Карин. Это просто… Нет слов.

— Ничего особенного, я просто материализовала ваши слова. Вас это не задело?

— Но как вам удалось?..

— Я с самого детства люблю уменьшать предметы. Психиатр бы мной заинтересовался… Так вы пришлете мне письмо?

— Карин… Кажется, мне вас не хватает.

— Вы свободны в понедельник вечером?

Я не раздумывал ни секунды:

— Освобожусь.

— По дороге

из Урделя, Кайе-сюр-Мер в Соммской бухте, дом восемь, восемь. Это дом, где я впервые вас прочла. Подруга нас приютит, если приедете. Скажем, в пять вечера?

— Скажем, в пять.

— Договорились. И простите меня за сегодня.

Она прервала связь. На несколько мгновений я неподвижно застыл в своей кабинке, слушая гудки. Окно на четвертом этаже вновь погасло. Я вернулся в холл, остановился перед почтовым ящиком. Щель не слишком широкая, но тонкая рука вполне может пролезть и достать письмо. Правда ли, что у Карин в этой трущобе есть друзья, что она живет здесь, когда бывает в Париже? Да и в Париже ли она? Но вроде и не в поезде, по крайней мере, стука колес я не расслышал. Что до голоса хозяйки, которая рекламировала бар, непохоже, чтобы она говорила в репродуктор. Сомнения множились, выстраивались в логическую цепочку, возникло подозрение по аналогии с моей собственной ложью. Дом восемь на шоссе из Урделя в Кайе-сюр-Мер. Какой-то тип со шприцем и зажигалкой вошел в холл и уселся на ступеньку. Я впервые подумал, что она, возможно, мне врет. Что она тоже выдумала себе другую жизнь.

Я переправил адрес на бельгийский и, бросив конверт в почтовый ящик на перекрестке, понял, что влюбился, а вот в кого — пока неизвестно. Быть может, именно потому я наконец могу признаться себе в этом.

~~~

В пятницу утром усы были готовы, и я отправился на примерку. Пока парикмастер размазывал кисточкой клей у меня под носом, прикладывал туда сеточку и десять секунд держал, я старался не открывать глаз. Красивый женский голос в соседней комнате пел по-итальянски.

— Ну вот, посмотрите.

Когда в зеркале вдруг воскрес Фредерик Ланберг, я потерял дар речи. За три дня я так привык жить без него, что теперь уже он стал призраком из прошлого.

— Вы этого хотели?

Я не знал, что ответить. Весь четверг просидел взаперти, закрыв ставни, при свете огоньков на макете. Уменьшился соответственно масштабу и обитал в этой декорации, куда не заглядывал с восемнадцати лет. Я не пытался почерпнуть там материал для того, нового, якобы написанного романа, нет, я хотел повернуть время вспять, выкинуть те годы, когда бежал от своей судьбы и забивал себе голову чужими произведениями. Я убеждал себя, будто действительно написал вторую книгу, а затем сжег ее, навсегда укрыв от чужих глаз.

— Ну как, годится? Пришлось сделать вкрапления, чтобы добиться объема, как у вас на фотографии.

— Вкрапления?

— Синтетические волосы той же цветовой гаммы. Но это незаметно, я все подогнал.

Подогнал… В подсветке лампочек вокруг зеркала я видел прежнего Ланберга, каким его знали окружающие, словно бегство в шкуру Глена — всего лишь фантазия. Лишь легкое пощипывание клея под носом говорило о том, что мне все это не приснилось.

— Главное, не забывайте промывать сеточку растворителем, когда снимаете накладку.

— И на сколько мне этого хватит?

— В смысле?

— Сколько часов в день я смогу носить эти усы?

— В павильоне или в естественном освещении?

— В жизни. На службе, в автомобиле, за едой.

— Вы много смеетесь?

— У меня траур.

— В таком случае, я бы сказал, часов семь-восемь. Под дождем немного меньше. Но дело не в клее, он-то не подведет, а в вас: сколько вы сами выдержите. Это зависит от уровня pH при потоотделении. У одних актеров идет кислотная реакция, начинается зуд, у других — нет. Но вы не волнуйтесь, если что, я поменяю вам клей.