Чужая вина
Шрифт:
Через несколько минут стол уже был сервирован: стояли голубые тарелки с цветочками из «праздничного» сервиза и лежали две накрахмаленные белоснежные салфетки. Яичницу Лена всё-таки разделила с подругой, несмотря на её слабые протесты.
Ася молча наблюдала, как хозяйничают на её кухне, почти загипнотизированная нескончаемым потоком слов гостьи, которая разлила вино по бокалам и тут же произнесла тост. Они чокнулись, и в воздухе ещё не растворился звук хрустальных чешских бокалов, как Лена уже налила в них следующую порцию:
– Ты представляешь: мне на завтра график на работе поменяли! Я же во вторую смену не
Ася послушно подняла всклень наполненный бокал, пролив несколько капель на белоснежную салфетку, и, неожиданно даже для себя самой, залпом, точно воду, выпила всё его содержимое.
– Ты даёшь, подруга, – удивилась Лена, разливая остатки вина по бокалам. – И почему всё хорошее так быстро закачивается? – с грустью заметила она.
Пр этих словах Ася будто ожила и стала настойчиво предлагать гостье коньяк, даже достала из дальнего уголка шкафа пузатую бутылку и два коньячных фужера, но Лена отказалась, ссылаясь на то, что утром нужно было рано вставать.
Две женщины, сидевшие на одной кухне, были точно сообщающиеся сосуды: Ася становилась все развязней и откровенней, а Лена, напротив, успокаивалась и, сидя на своей шаткой табуретке, уже почти засыпала.
Амплитуда движений хозяйки дома значительно увеличилась, они стали более суетливыми и беспокойными. Лихорадочно протирая ладонью стол от невидимых глазу крошек, она неожиданно спросила гостью:
– Лена, можно я тебе задам вопрос? Очень личный, можно сказать, интимный?
– Валяй, подруга, задавай, – охотно согласилась женщина.
– Скажи, а ты смерти боишься?
– Эка невидаль, это лёгкий вопрос! Я уж напряглась, думала, ты и вправду интимный вопрос задашь. Нет, не боюсь. Я… – Лена хотела подробно пояснить причины отсутствия у себя подобного страха, но Ася перебила подругу.
– Лен, ты не поняла, я не про свою смерть, а про смерть близких, например, своих детей. Ты прости, пожалуйста, за такой бестактный вопрос. Наверное, ты меня напоила, вот я, пьяная, и решилась спросить, – пыталась сгладить неловкость, возникшую между двумя подругами, Ася.
– М-да, видно, здорово тебя с операцией дочки торкнуло, раз ты о таких вещах думаешь. Знаешь, в таком случае ответ у меня такой. Если уж совсем честно, то порой я боюсь этого так, что жить не хочется. До ужаса и холодного пота боюсь… Ты меня давно знаешь и наверняка уже смирилась с тем, что я такая шумная и суетная. Но это не от хорошей жизни, поверь. Я ведь к тебе сегодня пришла, чтобы хоть немножко в себя прийти. Хорошо мне, Ась, с тобой. Успокаиваешь ты меня, вот даже вопрос твой – в тему. С кем ещё про это поговоришь? От таких мыслей и с ума сойти можно.
– Лена, а ты расскажи мне, как всё было, а то я знаю как-то частями, урывками…
– Ася, тебе это надо – про чужое горе слушать? – удивилась Лена и плеснула себе коньяка из бутылки. Не предложив подруге, она залпом выпила всё содержимое.
– Лена, я раньше не решалась тебя спросить, было очень страшно. Вот представлю, как у тебя, должно быть, душа
– Ладно, раз так… – Лена прищурилась, подняла пузатый бокал, посмотрела сквозь янтарную жидкость на подругу и поставила его обратно, так и не притронувшись к содержимому.
– Знаешь, что в той аварии было для меня самым страшным? В смерти моей мамы и дочки? Что они умирали не сразу, а по очереди. Дочь – через час в больнице, только-только у меня начала появляться надежда, что она всё-таки выживет… И только я её похоронила, как на следующий день умерла и мать. И опять все заново: поминки через девять дней, венки, кладбище… И две могилы рядом. А однажды утром – на сороковой день, как дочку похоронила, – прихожу из магазина домой, а муж на крюке висит… Сам вбивал… Для дочери хотел ко дню рождения спортивный уголок соорудить. Только не успел.
Вот я на него гляжу, а сама, знаешь, стою и высчитываю в уме, когда будут похороны мужа, в какой день, когда ему девять дней справлять. Точно так же подсчитываю, когда и сорок дней будет. Я даже не плакала и не кричала на похоронах. Меня потом свекровь долго упрекала, что я мужа не жалела, вот он руки на себя и наложил, да «неоплаканный так в могилу и сошёл». Значит, по её мнению, не любила я его. Она это на каждых поминках говорила с упрёком, будто я его своими руками задушила, а не он сам себе ту верёвку накинул.
Я всё это терпела-терпела, а потом, на третью годовщину, эту гадину чуть с балкона не выкинула. Хорошо, добрые люди удержали, а то сидела бы я сейчас совсем в другом месте, – Лена говорила монотонно, без эмоциональной окраски, лишь делая короткие паузы между предложениями.
– Лена, я про мужа и не знала, ты никогда не рассказывала, что он сам… – прошептала Ася, а из её глаз сами собой полились слёзы.
– Что рассказывать-то и чем гордиться? Он ведь за рулём той машины был и считал себя виновником аварии, хотя на суде его признали лишь потерпевшим. Он-то сам чудом выжил, вылетел через стекло, переломами отделался и сотрясением. Миша себя винил, что отказывался машину получше купить, с подушками безопасности, всё деньги в бизнес вкладывал, а сам на старье разъезжал. Он ведь пил сильно после похорон, не просыхая, пока я одна, без его помощи, поминки бесконечные справляла – то матери, то дочери. В тот день я специально в магазин ушла. Опять поругались утром, ну он за полчаса успел так напиться, что и повесился…
Подруги молча сидели за столом, опустив головы. Беззвучно из глаз обеих текли слёзы. Немного погодя они посмотрели друг на друга, крепко обнялись и, наконец, позволили себе разрыдаться в полный голос.
Через несколько минут женщины успокоились, и Ася произнесла:
– Лена, вот только тебе скажу… Не знаю, поймёшь ты меня или нет. Мне сегодня такое впервые в голову пришло. Я ненавижу свою мать. Я ненавижу её так сильно, что, будь она здесь, я бы, наверное, смогла её убить, – произнеся это, Ася залпом выпила свою давно налитую порцию коньяка.