Чужая война
Шрифт:
И снова голос кочевника показался ему знакомым. Но сейчас это было неважно, потому что он не знал, что случится в следующий миг.
«В любом случае, человек умирает только раз», – подумал Арлинг и внезапно понял, что умирать как раз не хотел. Ему нужно было достать этот проклятый камень. А еще ему нужна была подсказка. Он чувствовал, что она витала где-то рядом, в воздухе. Ему оставалось лишь нащупать ее и победить.
Арлинг подумал об Аршаке, но керх не мог ему помочь, так как неотрывно глядел на воду. В сухом глиняном мире такыра вода была высшей ценностью, а огромный котел, доверху заполненный бурлящей жидкостью, мог заворожить
Подсказка пришла неожиданно – от Великого Судьи.
Арлингу даже показалось, что это ветер шепнул загадочные слова, но сомневаться не приходилось. Их произнес Рахас.
– Если внутри тебя пустота, то тебе нет дела до того, насколько горяча эта вода, – прошептал керх.
И хотя его слова были едва слышны, для Арлинга они прозвучали колокольным звоном. Пустота – вот, что ему было нужно. Такое хорошее слово, такое своевременное, такое необходимое.
Он глубоко вздохнул, ощутил, как пар от котла обжигал лицо, подумал о Магде, с трудом прогнал ее образ, и, наконец, выдохнул.
«Я – роса, которая испарится в переменчивом ветре жизни и смерти.
Вечность – вот буря, что направляет меня».
Строки услышанной где-то песни пронеслись в сознании очищающим самумом, который забрал с собой остатки мыслей. Арлинг понял, что готов.
«Я наполню вены из твоих небес. Могущественнее, чем бог или человек, я пребываю в этом мире».
Это были не его слова. В голове Регарди было легко и пусто – так же как и во всем теле. Их произнес гладкий камень, лежащий у него на ладони. От него валил пар, а с его круглых боков стекали горячие капли. Арлинг узнал курагий – минерал, который керхи считали священным. Кочевники верили, что камень обладал мистическими силами и мог отличить ложь от правды.
Халруджи не помнил, как достал его со дна чана, но отдавать курагий Великому Судье не хотелось. Ему казалось, что если он расстанется с ним, упустит кое-что важное, родившееся в его пустой голове секунду назад. «Главное – не то большое, до чего додумались другие, но то маленькое, к чему пришел ты сам», – сказал однажды иман. И теперь Арлингу нужно было поймать ту маленькую правду – его собственную, которая витала где-то рядом.
Осознав, что Великий Судья уже давно протянул руку и ждет, Регарди, наконец, разжал пальцы. Камень падал целую вечность, но едва он коснулся ладони керха, Арлинг удивился простоте загадки, которую давным-давно загадал иман.
Когда ему заматывали руки тряпками, он с трудом сдерживал улыбку. Кажется, ему что-то говорили, но халруджи не слушал – ему нельзя было отвлекаться. Удерживать с трудом пойманную правду было труднее, чем сражаться с кочевниками в Фардосе. Камень все еще пел в его голове:
«Не бойся ничего. Лишь те, кто боятся, потерпят неудачу. Я буду презирать их. Но тех, кто победил, возьму к себе. Я – свет, жизнь, любовь. В моих руках полнота».
Арлинг не помнил, как оказался в тесной палатке, в которой не смог бы выпрямиться и керх. За пологом остались «братья», Великий Судья, Аршак, Цибелла, весь мир. Магда, иман, Сейфуллах и другие люди, живые и мертвые, которые всегда были рядом, тоже остались снаружи, терпеливо дожидаясь, когда их позовут обратно.
Им не стоило волноваться. Он не собирался умирать от жажды на берегу озера. В его теле кипел и плескался солукрай. Никогда прежде, даже на Боях Салаграна, Арлинг не ощущал его так сильно. Солукрай стал тем самым огнем, который зажег факел в его руках. Искра вспыхнула и превратилась в великое сияние.
Цикл о Семи Сферах, о котором говорила Цибелла, вдруг обрел иное значение, перестав быть «только красивыми словами и сложными упражнениями для ног». Если раньше Арлингу требовалось вся площадка Огненного Круга для его исполнения, то сейчас ему хватило двух салей тюремной палатки керхов.
«Солнечный свет укрепит сердце», – говорил иман в его голове, и Регарди ощущал, как с каждой секундой становится лучше. В мире еще было место надежде. Он победит, не сходя с места. Он будет безупречным.
«Темнота усиливает чувства».
Даже настойка ясного корня, принятая в больших дозах, никогда не давала столь полного восприятия мира, которое почувствовал Арлинг. В его темноте ярко горел факел Солукрая, но свет и тьма не соперничали друг с другом. Они были влюблены и ликовали, соединившись после вечной разлуки.
«Ветер увеличивает силу».
Он мог отломать вершину Малого Исфахана и бросить ее через Гургаран к ногам Подобного. А после поднять на свои крылья всю Сикелию и развеять ее песок по миру. Ветер наполнил его вены, забрав страхи, сомнения и тревоги.
«Холод укрепляет волю и разум».
Власть над самим собой опьяняла. По коже пополз озноб, словно он прыгнул в ледяной омут, но ему было приятно. Ум был гибким и легко вошел в тело, разлившись по всем членам. Это был правильный ум. Арлинг направлял его в любое место и в любом направлении. Ум был водой, а вода была пустотой. Вскоре в пустоту превратилась и боль в обожженных руках и раненой ноге.
«Снег ускорит приход желаемого».
Недостающая строчка Цикла, которую забыла Цибелла. «Почему снег?» – спросил он тогда имана, но ответа не получил. Все было просто. Снег в пустыне – олицетворение чуда, загадка природы, тайное из тайн. Только сам Арлинг мог приблизить то, что желал больше всего на свете.
А когда халруджи понял это, снег превратился в песок, холод уступил место привычной духоте, ветер стих, а свет снова отделился от тьмы.
Его разбудило знакомое чувство опасности. Оно щекотало кожу, звенело в голове легкими бубенцами, шевелило волосы и отдавалось во рту кислым привкусом. События последних часов стояли в голове тяжелой пеленой тумана, застилая прошлое, настоящее и будущее. Свет и темнота отделились друг от друга, заняв привычные места далеко порознь. Он был прежним Арлингом Регарди, полным сомнений, тревог и вопросов. Пустоты не было. И надежды тоже.
Звук повторился, и халруджи вцепился в него, радуясь, что есть повод не думать о недавних событиях. Он осторожно сел, уткнувшись головой в потолок палатки. Снаружи едва слышно шептал ветер; тяжело сопели трое «братьев», которые, борясь со сном, охраняли его; мерно дышали другие керхи, пришедшие на «Ладонь Мира» за справедливостью. Где-то неподалеку спали Аршак и Цибелла – их запахи выделялись среди остальных. Такие близкие и такие далекие. С неожиданной четкостью он осознал: эти люди были столь же чужие, как и все остальные, спящие на карнизе Малого Исфахана. Ему стоило быть в другом месте. Например, в Иштувэга, где, как он надеялся, был еще жив раб Аджухам Сейфуллах.