Чужая здесь, не своя там. Дилогия
Шрифт:
– Ну что вы, Астари, – сказал Никлас, поднявшись со стула и приблизившись ко мне, – вы же не знаете, от чего отказываетесь.
И знать не хочу. Никакая магия не стоит подобных предложений.
Он поднял свою руку к моему лицу. Я отшатнулась. Мужчина же на мое движение лишь хрипло рассмеялся.
О Рауд, а где же там Инеп?!
Никлас ухватил пальцами мой локон, выбившийся из пучка.
– Я ведь тебя не неделю назад впервые увидел, – произнес мужчина, наклоняясь к моему лицу. Отодвигаться дальше мне было уже некуда: я пятой точкой уперлась в стол. А обойти Никласа мне теперь мешали его руки, которыми он оперся о стол по обе стороны от меня. Попалась. Сама себя загнала в ловушку. – Как-то около месяца назад я гостил у своего друга, и тут к нему вечером пришла ты, – все это он, практически шепотом, говорил мне на ухо, слегка касаясь его губами. – Почему-то Инеп не стал нас знакомить. Я уж было подумал, что он на тебя имеет определенные планы, а он всего лишь занимался твоим магическим обучением. Альтруист, – хмыкнул мужчина. – Ты мне еще тогда очень понравилась. Необычная и тем притягательная. Я из окошка наблюдал за вами, когда вы в саду учились светляков создавать. Способная девочка, – прошептал Никлас и подцепил пальцем мой подбородок.
Я не стала поддаваться соблазну утонуть в зелени его глаз. Воспользовавшись тем, что хотя бы с одной стороны теперь не было преграды, я выскользнула из капкана. В голову пришла идиотская мысль, что движение это было прям как в танце, только уж в очень неприличном и откровенном.
Быстро переместившись по другую сторону от стола, я собрала последние крупицы решительности и как можно более твердым голосом произнесла:
– Эдел Никлас, повторяю – ваше предложение я принимать не буду.
– Не захочешь по-хорошему, будет по-плохому, – пригрозил мужчина, уже не так мило мне улыбаясь.
С трудом сглотнула отчего-то горькую слюну. На столе заметила стакан с водой, выпила его залпом, перевела дух и заорала:
– Инеп!
– Глупенькая, – рассмеялся Никлас, качая головой. – Не придет Инеп. К тому же, по причине своей неопытности, ты не знаешь, что на комнату наложен полог тишины.
Нет, ну дура я, однозначно! Глупая и наивная дура!
Вот только делать же все равно что-то надо? Просто так меня отсюда никто не выпустит.
Пресс-папье. Тяжелое, увесистое пресс-папье лежало на столе поверх бумаг.
Обольстительно улыбаясь, я вновь обошла стол. Правую руку аккуратно задвинув себе за спину, я кончиками пальцев подцепила нужный объект. Никлас купился на улыбку и шагнул ко мне. Властно сжав мою шею, он наклонился к моим губам, а я позволила ему это. Позволила себя поцеловать.
Мой первый в жизни поцелуй случился с мерзавцем! И все же я не отвечала на него, а Никлас пытался усилить нажим, проникнуть языком ко мне в рот. Гадость!
Руки у меня не слабые, да и размах получился отменный. Удар пресс-папье пришелся куда-то в район виска. Никлас с тихим стоном сполз по мне на пол, при этом напоследок умудрился прокусить мне губу до крови.
Отпихнув его в сторону, я направилась к двери, сжимая в руке массивное орудие, – там же еще Инеп. Истерически хихикнув, я представила себя удерживающей в руках канцелярскую принадлежность и выступающей против боевого мага. Тоже мне, воительница.
Колени предательски дрогнули, голова закружилась, а горло сдавили тиски удушения. И, выпустив из рук свое импровизированное орудие, которое с грохотом упало на пол, я грохнулась почему-то в обморок.
***
Первое, что я увидела, открыв глаза, был балдахин над моей кроватью. Тот самый, который красивый, нежно-персиковый. И было в этом какое-то несоответствие, неправильность, как будто подсознательно я ожидала увидеть нечто другое. Что именно – не знаю, но другое.
К горлу подкатила тошнота. Я с трудом начала подниматься с кровати – с координацией возникли проблемы. Спустив ноги, задела тазик. То, что сейчас мне и нужно было, потому как сил добраться до ванной я не наскребла.
Тошнило меня долго, противно, выворачивая наизнанку мой, видимо, давно не видевший еды, организм. Упала, обессилев, я тут же, лишь отодвинув тазик в сторону и широко раскинула руки, которые дрожали.
В таком жутком виде меня и нашла матушка Фордис. На пару со служанкой Эсерт они дотащили меня до ванной, где помогли немного прийти в себя и привели меня в порядок.
Эдель Фордис что-то причитала, сокрушалась о чем-то, но я плохо слышала. Да и вообще, отвратительно соображала. Меня напоили каким-то жутко горьким лекарством. Когда вновь уложили на кровать, быстро уснула или провалилась в беспамятство…
При следующем своем пробуждении чувствовала я себя практически нормально.
Я в своей комнате. Значит, ничего страшного не произошло? Все разрешилось благополучно? Видимо так, а самочувствие не в счет.
И тут же накатили стыд, раскаяние, отчаяние: Ровенийские теперь все знают. О Рауд, во что же я ввязалась? Что я натворила?
Лежа на боку, я подтянула к животу колени, укрылась с головой и постаралась не думать, потому как мысли вызывали только страх и озноб.
В комнату зашла матушка Фордис.
– Асти, сейчас к тебе придет эд Хилм, еще раз осмотрит тебя и… – она замялась, а я, выглянув из своего убежища, успела перехватить ее полный жалости и тоски взгляд, прежде чем она отвела глаза. – И нам нужно поговорить.
Это уж точно: надо поговорить. Вот только этот взгляд матушки Фордис меня смутил и вызвал недоумение, возбудив даже некоторые подозрения. Если я дома, то, значит, все обошлось? Хотя здоровье мое не в порядке. Наш целитель, эд Хилм, сейчас все разъяснит, и все будет хорошо. Ничего страшного не произошло, какое-нибудь недоразумение и только.
Эд Хилм выглядел так, как обычно представляют себе люди, слыша слово “целитель” – милый старичок в строгом костюме и с неизменным чемоданчиком.
– Как себя чувствуешь? – спросил он, присаживаясь на край кровати и проводя рукой над моим лбом, а затем и над всем телом.
Его я знала приблизительно столько же, сколько и Ровенийских. Пару срощенных переломов, несколько сведенных шрамов на разбитых коленках и локтях, зашивание брови – в свое время мы часто с ним общались. Активный ребенок часто расплачивался за непоседливость.