Чужеземец

Каплан Виталий Маркович

— Снимайте его! — походя бросил он суетившимся у костра парням и вплотную подошёл к старосте. — Непотребство творишь, Гаумади. Мерзкое это дело, и за то тебя жесточайше накажет Бог! Берегись гнева Всемогущего!

Староста вылупился на Алана, точно перед ним из каменистой земли вдруг вырос южный овощ хаобази.

— Кто таков? — взревел он пивным голосом. — Пшёл отсюда на хрен, пока тыкву не раздавили.

Алан надвинулся на него, с трудом преодолев искушение сдавить потную шею, пережать сонную артерию…

— Я человек божий, — твёрдо сказал он, — и никуда отсюда не двинусь,

пока не прекратишь мальца мучить.

Староста едва ли не минуту сверлил его глазами, более всего напоминавшими две жёлтые пуговицы. Окружающий люд гудел, но не покуда вмешивался — видно, мудрость про батьку и пекло была известна и в этих краях.

— Твоё какое дело? — в конце концов презрительно бросил батька Гаумади. — Вали своей дорогой. Мой раб, что хочу, то с ним и делаю.

И не подкопаешься. Поганец в своём праве. В ладах с законом и с совестью, а за отсутствием таковой — с выводком местных богов.

Вспомнился недавний разговор со светлым держателем Гойдан-ри… остро нуждавшимся в боге справедливости. Раскалённые идолы Ги-Даорингу… чем вот это сельское развлечение лучше? И что бы тут сказал высокородный вельможа, убеждённый в допустимости рабства?

— Твой раб, говоришь? — медленно процедил он. — И почём же взял?

Глаза старосты растерянно мигнули. Впрочем, ненадолго.

— Хо! — в голосе появилось самодовольство, с которым обеспеченный человек взирает на всяких там бродяг без определённого места жительства. — Восемь дюжин серебряных докко за эту тварь выложил… Знать бы, каков ублюдок, и пяти не дал бы.

— Ублюдок, значит, — кивнул Алан на вытянувшееся мальчишеское тело. — Ну и зачем он тебе такой? А сделаем мы вот как. Я, пожалуй, куплю его. Не бойся, в накладе не останешься. Дам за него девять дюжин докко.

На старосту, похоже, снизошло редкое чувство — он поймал гармонию мира и теперь врастал в неё словно корни репейника в растрескавшийся камень руин. Алан понимал, что всё висит на волоске. Идея не то что безумная — самоубийственная.

Сейчас батька даст команду, на него набросятся всей сворой… и не отмахаешься от такой толпищи, никакое самбо не поможет… Как там говорилось в старинном фильме? Бритвой по горлу и в колодец? Нет, колодец, ясное дело, пожалеют… проще где-нибудь за околицей прикопать. Предварительно сняв пояс с серебром… правда, свидетелей полно. Хотя что свидетели? Все они тут живут, все от старосты зависят. Да если бы кто и донёс в уезд… не станут власти устраивать разбирательство по поводу бродяги… не доросла здешняя юриспруденция до подобного гуманизма.

Но контуры по-прежнему оставались чёткими, колокол гудел в ушах так, что приходилось напрягаться, разбирая внешние звуки, сила покалывала суставы пальцев, и он всеми своими селезёнками чувствовал — получится.

— Ишь ты, — решился наконец староста, — чего захотел? Девять дюжин… А ты посчитай, уважаемый, сколь я пищи на него извёл, и воды, и тряпок всяких-разных?

Да и дровишки, вишь, тоже дороговаты, места наши не больно-то лесистые, покупать приходится. Нет уж, коли втемяшило тебе в больную голову этакую падаль приобресть, то дюжину дюжин докко выкладывай!

Толпа ахнула, сражённая названной суммой. Для

сельчан это как миллиарды…

Дюжина дюжин! Круглое число, круглее не бывает!

Серебра вполне хватало, даже с некоторым избытком.

— По рукам, уважаемый, — согласился он. Назвать садиста Гаумади уважаемым было трудно, но на что не пойдёшь в интересах дела…

— Снимайте, — махнул староста парням. — Денежки-то при себе? Ну, коли так, пойдём в дом считать… Купчую я тебе накарябаю, дано мне такое право от уездных властей… Я же тут не абы кто, а тоже власть! — горделиво обвёл он глазами общество.

Конечно, ночевать в деревне не стали. Алан понимал — нужно отойти как можно дальше, пока крестьяне, а главное, алчный Гаумади, не сообразили, что можно легко взять и остаток серебра. Не говоря уже о том, чтобы вернуть свою выгодно сбытую собственность.

Мальчишку пришлось нести. Слава Богу, ступни ему по-настоящему опалить не успели, но избит он был изрядно, к тому же сознание его временами мутилось, он принимался бормотать что-то бессвязное и почему-то называл Алана Айгхнарром.

Нельзя было даже понять, соображает ли парень что-то, или совсем дурачок.

Остановились только глубокой ночью, когда луна выползла из-под горизонта и поплыла над дальними холмами, заливая степь жидким серебром. Похолодало, но не настолько, чтобы не ночевать под открытым небом. Теоретически следовало опасаться шакалов, но Алан по их поводу не слишком волновался. Разговоров о желтовато-бурых хищниках было явно больше, чем реальных фактов. На кого им тут охотиться? Дикие сайгаки давно выбиты… разве что на крестьянских овец и коз.

На всякий случай Алан разложил костерок. Снял с себя плащ, устроил на него мальчишку. Вынул кривой нож, более смахивающий на серп — подарок кузнеца Ихиари.

Присел на корточки рядом с пацаном. И аккуратно, стараясь не обращать внимания на затравленный взгляд, перерезал потёртую кожу ошейника.

— Зачем, господин? — если слышно просипел тот.

— Затем, — сказал Алан, — что ты больше не раб.

И размахнувшись, забросил ошмётки в высокую траву.

— Резать-то зачем? — хмыкнул мальчишка. — Он же сзади расстёгивается…

Углубившись в воспоминания, он и сам не заметил, как уснул. А проснулся от жёстких солнечных лучей, лезущих в глаза с бесцеремонностью медицинского лазера.

Солнце уже успело изрядно сместиться, и тень покинула его импровизированный табурет. Пришлось вставать и тащить чурбак вслед за тенью. Это оказалось нелегко, но, когда Алан справился, им овладела совершенно детская радостная гордость. Сам! Без взрослых! Потом, сообразив, что нечувствительно произвёл во взрослые четырнадцатилетнего Гармая, долго смеялся.

Хотя ничего смешного не было. По здешним понятиям Гармай и впрямь давно уже не считался ребёнком. Тут границу проводили просто — можешь делать взрослую работу, значит, уже и не дитя. Вспомнив двадцатилетних земных оболтусов, которых он кое-как обучал на филфаке, Алан задумался. Пожалуй, Гармай и впрямь гораздо взрослее этих бледных существ, чьи интересы лежат глубоко в виртуальности, а вся взрослость заключается лишь в изобретательных сексуальных экспериментах.