Чужие деньги
Шрифт:
«Этим утром я принял решение»
— Мелкий дождь бьет в окно, мне теперь все равно, и тебя рядом нет, рядом нет, — заливалась блюзовым голосом певица начала девяностых, знать не знавшая, что незамысловатая песенка в ее исполнении навевает смертельную тоску на некоего американскою журналиста с русскими корнями. Радио в кафе было настроено на станцию «Европа плюс», пахло разлитым пивом, по фарфоровой пепельнице был размазан окурок сигареты предыдущего посетителя, мелкий дождь и в самом деле бил в окно… На этом сходство с песней кончалось. Питер, в отличие от лирической героини, не изнывал от одиночества: рядом сидела его любимая, полная дождевой свежести и печали осеннего листа.
«Соглашайся, пожалуйста, соглашайся! — внутренне молил Питер. — Мы будем счастливы, весь мир откроется перед нами. Каждый из нас сделал в свое время ошибку, лишь потому, что мы поздно встретились, но других ошибок мы избежим. Ты ведь не станешь выгонять из дома моих друзей? Не превратишь нашу семейную жизнь в ряд обязательных ритуальных действий, рассчитанных на внешнее благополучие? Не сделаешь аборт? Не надо сейчас про аборт…»
Валентина медлила. Чего-то она ждала от Питера. Или в чем-то не решалась признаться?
«Преисполненная тайны русская женщина! Я познал тебя — в библейском ветхозаветном смысле, как познает муж жену свою; но чтобы узнать тебя, строй твоих мыслей, код твоих поступков, не хватит целой жизни… Как с Норой? Нет, не как с Норой! Ты для меня вся — созвучие; Нора — диссонанс. Прислушиваясь к тебе, я узнаю возможности собственного звучания. Какая мелодия сложится из нас?»
— Знаешь, Валя, — нарушил Питер молчание, которое начинало становиться нестерпимым, — независимо от того, что ты сейчас скажешь, я принял решение.
— Неужели? — откликнулась Валентина. В приглушенном освещении кафе, в рефлексах скользящих по стеклам дождевых струй, она казалась видима словно сквозь матовое стекло; ее рыжеватые волосы отплывали в невозвратное. — И, конечно, не далее как этим утром?
— Да, после бессонной ночи… Чему ты смеешься?
— Ничего. — Просто это слова старой песни. Речитатив: «Этим утром я принял решение, принял решение». Из советского фильма про моряков-подводников, уходящих в героическое плавание.
— Значит, опять песня? Я ждал чего-то похожего. И относительно моряков ты права. Правда, не уверен, будет ли мое плавание героическим, или я бесславно кану в пучину вод… Не стану утомлять тебя загадочными метафорами, скажу прямо: я решил остаться в России. Совсем. Переселиться в Москву, или даже не обязательно в Москву, принять российское гражданство.
Валентина смотрела на Питера широко раскрытыми глазами. То ли не одобряла его решения, то ли просчитывала последствия.
— Видишь ли, Валя, что касается моей, как это принято называть, самоидентификации, я всегда колебался между двумя национальностями, двумя культурами… Нет, вру! На самом деле, несмотря на русскую фамилию и уважение к дворянским предкам, я вырос типичным американцем. И вот теперь, словно Колумб, наоборот, пристал к берегу Старого Света… Валя, я открыл Россию! Причем надеялся, дурак, что смогу в любой момент ее закрыть, как перевернутую страницу надоевшей книги. Что поделать, у меня — две родины. Кого-нибудь другого открытие всей правды о современной России — тягостной, неприглядной правды — заставило бы сделать выбор в пользу Америки. Со мной получилось наоборот. Что сильнее заставляет нуждаться в родных: благополучие или несчастье? Россия в нужде, в беде, она призывает родных по крови и духу, чтобы они защитили ее от трех врагов.
Первый враг прикрывается чалмой и вооружен полумесяцем, напоминающим серп, который срезает все на своем пути. Куда, упадет тень полумесяца, там не растет искусство, нет места для свободы. Все несогласное отсекается под корень. Россия и Америка полны мечетей, но найдите мне православный или католический храм в Саудовской Аравии! Музеи достижений исламской цивилизации пестрят изделиями рук завоеванных народов, но где образцы искусства с родины пророка, из Аравии? Захватить, отнять, покорить весь мир — вот психология воинствующего ислама. Слабое звено мирового порядка — Россия: она находится в наибольшей опасности.
Второй
Наконец, третий враг — совсем недавно я стоял на его стороне — это мой мир, гордо называющий себя цивилизованным: Америка и Западная Европа. С недоумением взирает он на это уменьшившиеся, но все еще гигантские пространства, заселенные непонятно кем. Россия для него — кривое зеркало, все в ней не так: и климат, и религия, и история. Ему кажется, станет лучше, если Россия исчезнет, аннигилируется, вернется к состоянию феодальной раздробленности, удельных княжеств. Недальновидные политики, которые стремятся к этому, не отдают себе отчета в том, что в случае ликвидации России на Запад навалятся два тяжеловеса: исламский мир и Китай. И если одному противнику справиться с ним проблематично, то двое прикончат его наверняка.
Как одолеть врагов России? Есть много рецептов, и я предлагал свои… Но сейчас вижу, что главное, без чего самый лучший рецепт не сработает, — это любовь к России. Ее надо любить и нежить, как женщину, как слабое драгоценное существо. Постоянно. И потому я остаюсь.
Валентина сидела опустив лицо.
— А что это за рецепты? — спросила она.
— О них — как-нибудь в другой раз. А сейчас ты должна ответить: мы поженимся? Валя, я не могу без тебя.
И Валентина ответила. С тех пор она продолжает слышать эти жестокие слова, каждый раз, как вспомнит о Питере, — о, миллион сто тысяч раз!
— Дай мне время. Я хочу взвесить свои чувства, я хочу обдумать все в тишине. Давай не встречаться… некоторое время. А потом я сообщу тебе свое решение.
И после она терзала ручкой календарик, назначая Питеру день смерти. В это время радио грянуло старую добрую дурацкую песенку группы «Воnеу М» о Распутине: «Ra, Ra, Rasputin, russian crazy love mashine» — и Питер неожиданно расхохотался, облегченно и радостно, как человек, сбросивший с плеч тяжелый груз.
— Над чем ты смеешься?
— Я расскажу тебе об этом, когда мы в следующий раз встретимся. Если встретимся…
Больше она никогда не узнает: над чем он смеялся?
55
Палата, где скучал Турецкий, была прелестный уголок… в общем, выбирать не приходилось, но эта одноместная комнатушка его действительно всем устраивала — и своими высокими потолками, создающими впечатление, избытка свежего воздуха, и кнопкой включения ночника, до которой было легко дотянуться, и функциональной кроватью, позволяющей принимать полусидячее положение. Присутствовала в палате и тайна: антресоли, чьи вечно запертые дверцы, замазанные масляной краской в несколько слоев до неразличимости щели между ними, располагались как раз над входной дверью. О том, что скрывается на антресолях, выдвигались разные предположения. Рюрик Елагин с пылом бывшего археолога настаивал на том, что там находится небольшой склад оружия, забытый в годы Второй мировой войны, когда больница служила военным госпиталем. Ирина Генриховна, основываясь на том, что в хирургическом отделении обучают студентов, высказывалась в том духе, что в палатах на всякий случай должны храниться учебные таблицы и муляжи. Охранник Леша горой стоял за предметы противопожарной безопасности. Сам Александр Борисович придерживался совсем уж макабрической версии: будто бы на этих антресолях, тянущихся вдоль всего отделения, рядами выстроились банки с заформалиненными в них частями тела, которые отчекрыживают почем зря местные хирурги. Подтвердить то или иное предположение не представлялось возможным, так как дверцы были замурованы наглухо. Раззадоренный Леша как-то раз, пользуясь двухметровым ростом, влез на стул и пытался просунуть в щель лезвие ножа. Но безрезультатно: антресоли умели не выдавать доверенные им секреты.