Чужие души
Шрифт:
Потом открыла шкафчик дедова рабочего стола. Все бумаги лежали на привычном месте. Сверху на толстой синей папке – стопка квитанций за свет, рядом с ней – за газ. Недолго думая, Саша вытряхнула все содержимое тумбы на пол. Под синей папкой лежало письмо. Именно этот конверт нового образца и вывалился из почтового ящика, когда она забирала газеты. Было это полгода назад – накануне свадьбы.
Она тогда подняла конверт и с интересом повертела в руках, еще раз пробежав глазами по адресу, вдруг почтальон что-то напутал. Но письмо предназначалось действительно ей, Александре Андреевой. Она тогда пыталась угадать,
Саша аккуратно оторвала край конверта и достала письмо.
«Здравствуй, Саша! Пишет тебе твой отец. Прошу тебя: дочитай письмо до конца. Последний раз мы виделись, когда тебе было пять лет. Я был проездом в Москве и заезжал к тебе».
Саша медленно прочитала несколько раз письмо, пока окончательно не поняла, что ее отец, пусть даже биологический, живущий в другой стране, может умереть. Странным было и другое – слово «отец» непривычно каталось на языке. Саша прикрыла глаза, пытаясь представить образ этого «отца». Она не помнила ни его лица, ни голоса. Она никогда его не узнает не только в толпе, но даже встретившись лицом к лицу.
Все эти сомнения она и высказала за ужином Стрельникову и умоляюще смотрела на мужа в надежде, что тот начнет отговаривать ее от поездки в Киев. Ей так хотелось, чтобы он наконец-то оторвался от тарелки с греческим салатом и твердо сказал, что все это глупость. Еще неизвестно, кто написал письмо и почему на все звонки оператор упорно отвечает «номер временно не обслуживается». Конечно, он еще мог бы сказать, что ему будет плохо без нее, что он будет скучать по ней, что не хочет расставаться или что-то другое, но в том же духе.
– Я поеду с тобой, – безапелляционно заявил Стрельников. – Как только заведующий подпишет тебе отпуск за свой счет, сразу и поедем. А может, вообще давай поедем на выходные. А в понедельник утром вернемся. Тогда и отпуска не надо брать. А можно вообще самолетом.
– Ты и самолет? Нет, мне не нужны такие жертвы.
Саша улыбнулась впервые за весь вечер, вспомнив, как они летели после свадьбы в гости к родителям в Севастополь. Стрельников побледнел еще до того, как подали трап. В самолете сидел напряженно и только пил воду. Она старалась с ним говорить на отвлеченные темы и, только когда Стрельников начал невпопад отвечать на вопросы, сунула ему в руки прихваченную в дорогу книгу.
– Паш, ты только не сердись, но я должна поехать одна. Понимаешь…
– Хорошо, – легко согласился Стрельников, – езжай одна. Но, если ты в понедельник не вернешься, – я сам за тобой приеду, и тогда ты узнаешь, что такое домострой и на себе ощутишь мою патриархальную суровость, – засмеялся Стрельников.
– Конечно, вернусь. Что мне там дольше делать? Позвоню, встречусь с отцом и сразу обратно. Я в дедовых записях нашла номер городского телефона отца. Так что в любом случае свяжусь с ним, даже если он мне не ответит на мобильный.
Она не только нашла телефон и адрес Ивана Савицкого, но еще успела залезть в Интернет и заказать билет до Киева. Кроме того, она нашла информацию о гостиницах в районе железнодорожного вокзала. Их было с десяток. Она с интересом просмотрела фотографии предлагаемых номеров, по привычке сравнила цены, и когда окончательный выбор пал на мини-отель «Богданов Яр», забронировала себе одноместный стандарт. И уже под конец, немного волнуясь, нашла на карте города Владимирскую улицу и дом, в котором жил или живет ее отец.
К концу вечера Саша почувствовала, как навалившаяся с утра тревога и усталость отступили. Ночь она спала без сновидений.
Роман Лагунов к больнице подъехал к концу рабочего дня. И чтобы не пропустить Татьяну, зашел внутрь больничного двора и стал медленно прохаживаться вдоль терапевтического корпуса, то и дело посматривая на окно палаты, в которой сам пробыл почти месяц.
Он был решительно против любой больницы. Никакое лекарство ему не могло помочь – никто в мире не знал, какими средствами можно вылечить вину. И на лечение в этой обычной, как говорила мать, «не статусной» городской больнице он согласился только из уважения к отцу.
Кто-то посоветовал Андрею Степановичу обратиться к Андреевой и, невзирая на колкие замечания жены по поводу обычной городской больницы, он стал уговаривать сына использовать последний шанс. «Ну, как здесь откажешь, если это – последний шанс, – посмеялся в душе Роман».
Насколько он сам был виноват в том ДТП, когда под колесами его машины погибла женщина? Этот вопрос Лагунов задавал себе тысячу раз, и каждый раз степень его вины напрямую зависела от того, чьи интересы он отстаивал, как адвокат. А когда все аргументы исчерпались и он устал себя защищать, тогда и понял, что смерть может быть лучше жизни.
И не случись в его жизни Александры Андреевой, он бы давно умер. Но, видать, не зря ее посоветовали отцу. Андреева оказалась единственным врачом, кто не стал его обнадеживать и призывать бороться за жизнь. Она назвала его безответственным трусом и вышла из палаты. Трусом, да еще безответственным, умирать было стыдно.
Он был хорошим адвокатом, старался быть хорошим сыном, умел находить компромиссы, умел договариваться и убеждать, умел вести дела так, чтобы потом не презирать себя.
Андреева была права лишь отчасти. Надо было вызвать «Скорую» и дождаться приезда полиции, а он струсил и дал уговорить себя уехать. И если бы Андреева назвала его только трусом – он бы смирился и умер.
Но безответственным он никогда не был. И он начал Александре доказывать обратное, словно та была высший суд. А чтобы доказать свою правоту – надо было жить.
А потом появился профессор Степанков. Поначалу тот вообще показался ему чудаковатым. Юрий Николаевич часами размышлял о жизни так, словно ему и поговорить было не с кем, кроме как с пациентом пятой палаты.
И тогда он понял простую истину, не написанную ни в одном руководстве по юриспруденции: принимать себя таким, какой ты есть, понимать и прощать других и брать на себя ответственность за них – это умение, которому надо учиться. Профессионально он делал только последнее – брал ответственность.