Чужие паруса
Шрифт:
Он резко сел – и, как выяснилось, сел на кровати, в белоснежном ворохе постельного белья. Белья, следует признать, отменного качества. Прямо как в графской опочивальне фамильного манора. А на подушках с пижонским размахом вышит шелковыми нитками вензель – переплетение букв «К» и «Д». Еще отметим, что кроватка явно чрезмерных для военно-флотских нужд размеров. Уж никак не матросский рундук, к радости моли и жучков-короедов набитый нехитрым скарбом, а полномасштабное, годное для нешуточных плотских утех ложе в стиле какого-нибудь сластолюбивого Людовика номер такого-то. Сварог резко свесился вниз, заглянул под ложе. Злобные морские демоны, пиратствующие ниндзя и всяческие гидернийские партизаны там не обнаружились. Под кроватью в ряд стояла оставшаяся в наследство от прежнего владельца батарея пустых бутылок, «Надо будет распорядиться,
От резкого движения помутилось в глазах и заныл ушибленный о палубу затылок. Сварог ощупал голову – внушительная шишка. И, как хор в древнегреческой трагедии, нытье в затылке подхватили все наличествующие болячки: ушибы, ссадины, царапины. Ну это ерунда. Это мы заклинаниями быстренько подлатаем. Главное – живы. Главное – зеленый плевок задел только краем, как совершенно справедливо заметил некто из сна. Нет, блин, ну и приснится же такое… Или здесь сны тоже вещие? Очень, знаете ли, похоже. Вот только вопрос: о чем они вещают?
Взглядом он пробежал по переборкам, как и в адмиральском салоне, обшитым лакированным коричневым деревом. С двух сторон смотрят друг на друга картины в толстых золоченых рамах: работа кисти местного Айвазовского, изобразившего трехмачтовую шхуну, которая средь бурных волн угодила в объятия гигантскому осьминогу и безысходно заваливалась набок, и портрет. А-а, знакомая физия! Довольно похоже намалевали, хотя мягкому подбородку, погрешив против истины, придали волевые очертания и переборщили с романтическим блеском очей. Правый нижний угол портрета пересекали строчки, утопающие в восклицательных знаках и оканчивающиеся разудалой хвостатой подписью. Не иначе дарственная надпись художника, осчастливленного заказом от его знаменитости шторм-капитана Ксэнга, командира одного из самых грозных кораблей Великой Гидернии.
Недалече от портрета прижата скобами к лакированной панели какая-то неразумно длинная шпага в исцарапанных, древнего вида ножнах, под ней пристроен календарь… Хм, весьма любопытный, надо отметить, календарик. В том, какой сегодня на дворе день, помогают разобраться жирные черные крестики, которыми бывший обитатель этих хором зачеркивал прожитые дни… Прям как солдат-срочник, изнывающий по дембелю. Так вот: перечеркнутые числа позавчера как закончились. Новые цифры во главе с красной единицей (можно догадаться, что день высадки непременно станет воскресеньем) ждут своего часа в «подвале» длинного, как плавание через океан, листа. А между старыми и новыми числами, между зачеркнутыми и нетронутыми – в большом количестве заготовлены пустые клетки. И две пустышки уже перечеркнуты – ага, следует так понимать, идет второй день увлекательного плавания в нулевом году. Мы окунулись, согласно гидернийскому времяисчислению, в безвременье, где нет ни дней недели, ни чисел месяца. Какой-то неправильный подход, дорогие товарищи, вы не находите? И нам придется ждать нового временного цикла до тех пор, пока гидернийцы не соизволят высадиться на Граматаре? А ежели мы несогласные?..
И еще один предмет удостоился быть вывешенным на стену: карта под стеклом. Старинная – если, конечно, не умелая подделка под старину. Бумага в трещинах и разрывах, с одного угла обгорелая. Нарисован на ней материк незнакомых очертаний, а вокруг вовсю резвятся намалеванные звери самого что ни на есть фантастического пошиба. Целый зоосад невиданных тварей. Иные тесно сплетены, иные заслоняют друг дружку, рычат, грызутся, бодаются. Зверюшки все больше незнакомые, разве что вон дракон или козел, правда, с заячьим хвостом, – а вот дальше пошла такая жуткая помесь всех со всеми, что невольно закрадывается подозрение: уж не карта ли острова доктора Моро висит тут на видном месте? Ну а если серьезно… если серьезно, то наверняка неведомый топограф фантастическими гибридами аллегорически обозначал течения, ветра, впадины, мели, а также рельеф, ландшафты и прочее – похоже, по-другому обозначать не обученный. М-да, чтоб прочесть такую карту, поди, мало быть просто топографом и в придачу зоологом – еще надо знать вивисекцию и разбираться в древней мифологии не пойми какой страны…
Карта, как и шпага фамильная – небось реликвия, что-то вроде от прадеда к деду, от потомственного моряка к продолжателю династической традиции.
Каюта – а дедукция, завещанная мистером Холмсом, подсказывает, что перед нами капитанское обиталище – располагала двумя дверьми. Та, что напротив кровати, несомненно вводит в коридор, а куда ведет вторая, которая значительно уже и ниже первой, Сварог, в общем-то, тоже догадался.
За спиной – он оглянулся – иллюминатор, открывший графскому взору полную морскую лепоту, усладу для мариниста. Бледно-зеленая океанская равнина, покрытая кружевами «барашков», не ходила ходуном, не обдавала девятыми валами, а размеренно перекатывалась невысокими горбами. Впору самому хватать пастельные карандаши и запечатлевать бугры морские…
Стоять. Из какой такой шкатулки выскочили эти «бугры»? В высшей степени неслучайные… Ну да, как же, как же. «Не ходи на бугры морские», – некстати или, наоборот, кстати пришли на ум слова, вернее, бредни юродивого, которого они с Клади повстречали на пути в город Митрак…
Так, шаур здесь. Вон он, поблескивает на прикроватной тумбочке. А за его рукоятью багровеет рубин. Бумага Ваграна где? В кармане. Значит, что? Значит, вокруг свои?
Сварог соорудил себе утренний набор джентльмена – кофе и сигарету. Вполне допустимо, поправился граф, не утренний, а дневной. Кстати, проникающего в иллюминатор света хватало и без гидернийского светильного чуда. Что, уже день? Интересно, сколько ж он провалялся в забытьи? Судя по отсутствию грохота тонущего континента и дымов снаружи, корабль отдалился от опасного берега на изрядное расстояние. Теперь бы выяснить – на какое. И куда это мы направляемся. Скорость, судя по всему, не очень большая… Но выяснять ничего не хотелось. Тело окутывала ласковая истома, душу – спокойствие и умиротворенность, а разум – абсолютный пофигизм. После, все после. А вот фонарик можно было и затемнить, просто кому-то лень было морочиться с залезанием на стул и с кручением рычажков. Понятно – кому именно лень, вон знакомая одежда брошена на кресло…
Сварог, попивая кофеек, свесил ноги с постели с той стороны, где к кровати притулилась тумбочка. На тумбочке, помимо шаура, рубина и карты, лежала раскрытая тетрадь. Ее, а не оружие взял в руки Сварог и положил на колени. А на место тетрадочки определил кофейное блюдце, превращенное в пепельницу.
Мягкая, явно дорогая кожа переплета ласково и приятно, как холеный кошак, терлась о ладони. Да и бумага на тетрадь ушла не из дешевых, не из макулатурной переработки – белее белого, с хрустом перелистывающаяся, одно удовольствие на такой писать.
Бегло просмотрев записи, сделанные образцовым, как шеренги прусских солдат, почерком, Сварог уяснил, что он держит в руках. Не судовой журнал, как он сперва подумал, – личный дневник капитана, пардон, шторм-капитана Ксэнга. Наверное, мастер Ксэнг открыл для себя истину, что он живет в судьбоносное время великих перемен-переломов и потому не может не оставить потомству, будущим Ксэнгам, увлекательного рассказа о последних днях одной великой эпохи и первых днях эпохи еще более великой.
Сварог раскрыл тетрадь на последней записи.
«Сегодняшний день вновь наполнил меня небывалой гордостью за свою страну. Прими, Тарос, мою благодарность за то, что мне выпал счастливый жребий стать по праву рождения подданным Великой Гидернии. Однако не в первый раз я задаю себе вопрос: одно ли везение тому причиной? И все больше склоняюсь к тому, что не одно… Сегодняшний день снова навел меня на размышления о теории астроморфизма. Отбор вершится на небесах. Там выносят приговор, кому быть, кому не быть. Решают, глядя на дела отцов и матерей. Мы зарабатываем для своих детей право быть гидернийцами. Дети достойных родителей, получающие их кровь, дети, которых ждет воспитание в добродетельных семьях, где живет подлинный гидернийский дух, – они и только они допускаются быть рожденными. Мертворожденные младенцы, дети, которым суждено прожить недолго, – вот отбраковка в этом отборе. А также рожденные больными, уродами, умственно неполноценными (думаю, это специальная кара за особо тяжкие прегрешения родителей) – то есть те, кого справедливо и мудро двести тридцать лет назад повелел „вывозить на глубины и топить вместе с щенками, кошками и прочей мусорной грязью“ своим указом король Инруан. Право же, я не буду удивлен, если в недалеком будущем теория астроморфизма найдет научное подтверждение. Читающим эти строки я порекомендовал бы обратиться к трактату основоположника астроморфизма Прата Брольтэнга „Откровения, написанные облаками“».