Чужие паруса
Шрифт:
В-третьих. Пэвер провел ногтем по темному металлу, и на клинке отчетливо проступила полоса синеватого отлива. Это совпадало с описаниями свойства таинственного металла, из которого сотворены были кости Зверя.
Все предметы, сохранившиеся от Зверя, будь то обрывки шкуры или камни из утробы, или что угодно еще, – обладали неведомой природы силой. Если два предмета соединятся вместе – любые предметы, из того, что составляло некогда единое целое по прозвищу Зверь, – то эта сила всегда, неизменно проявляла себя. Достаточно произойти соприкосновению останков, чтобы сила вырвалась наружу и… И одним лишь Таросу с Кайкатами и Наваками ведомо, что могло произойти потом. Выброс силы проходил
Некий Торний из Локузора написал книгу, в которой собрал случаи воссоединений частей Зверя. Конечно, трудно сказать, насколько Торний был скрупулезен в перепроверке историй, от кого-то слышанных, где-то прочитанных, но что точно – чтение получилось захватывающим благодаря детективной непредсказуемости каждого случая соединения частей. Пэвер и Рошаль привели несколько эпизодов из книги Торния. Например, браслет, выкованный Лано-Безумцем, достался в наследство брату Лано, а тот продал его некоему коллекционеру. А у последнего в собрании занятных вещиц уже хранился кусок шкуры Зверя размером с ладонь. И коллекционер как-то придумал обернуть кожей запястье, а поверх нее надеть браслет. В результате чего новый владелец браслета получил для своей руки силу Зверя. Этой рукой он мог раскалывать камни, заваливать вековые деревья, крушить стены, однажды стянул с мели корабль. Довольно скоро коллекционер (разумеется, нечаянно) перепутал желудочный отвар с крысиным ядом, браслет с его руки пропал, дома его не нашли, и след еще одного изделия фагорского кузнеца Лано-Безумца потерялся. Торний осторожно намекает в конце главы, что к несчастью с коллекционером приложила руку одна из служб, каковым предписано печься о том, чтобы новейшее оружие пополняло родные военные склады, а вовсе не склады потенциального противника.
Или вот еще: некий крестьянин, наслушавшись историй о чудесах, связанных с останками Зверя, и зная, что дома у него служит вешалкой Звериная кость, купил на ярмарке камень якобы со следами Звериной крови. Отдал за него половину денег, вырученных от продажи двух возов пшеницы. Вернулся домой. Жена успела лишь провыть: «Горе мне, горе», успела схватиться за ухват, но выволочку устроить не успела… Был муж, держал в руках булыжник и железку, сверкнуло, как во время Порохового праздника – и нету мужа. Да и крышу дома снесло. А незадачливый крестьянин только что видел перед собой лицо дражайшей супруги, как вдруг видит совсем другое: под ним проносятся, сливаясь в зелено-сине-серо-белые полосы, леса, реки, озера, дороги, города-деревеньки. Потом внизу пошла одна синь, в которую его и ввергло, как копье в болото. Выплыл как-то мужик, утопив взрывоопасные драгоценности, огляделся и обмер. Вокруг одна океанская вода и берегов не видать. Горемыку на его счастье заметили с проплывавшей мимо рыбацкой шхуны.
Сомнительной достоверности историй, подобной последней, набиралось в книге подавляющее большинство. О шпаге же Торний написал всего лишь, что, вроде бы как, выковав, Лано-Безумец тут же продал ее некоему вельможе то ли из Фагора, то ли из Бадры.
– Ваш клык, мастер Сварог, можете не прикладывать. Он, конечно, тоже от зверя, но от зверя размером с собаку, – съехидничала Клади.
Церковь толковала приход Зверя как еще одно проявление Тьмы, ниспосланной за грехи людские и все такое прочее, и призывала держаться подальше как от самого могильника, так и от вещей, из могильника добытых и грех впитавших. На кого-то, как всегда, вразумления церковников действовали.
Для атарцев та Битва Начала, предания о которой каждый слышал с колыбели, стала не просто частью героического прошлого. Почти каждая семья в каждой стране потеряла кого-то в те сорок дней. О Битве Начала не давали забыть могилы предков. Ни одна война не наносила такого урона. Гидернийцев же беда обошла стороной, вот для них-то, всегда с пренебрежением смотревших на Атар, Зверь и связанное с ним представлялось мифами отсталых народов. Как считал Пэвер, гидернийцы так и не раскумекали, что свалилось им в руки. А уж после того, как помер Фраст, шпага превратилась не более того чем в личную вещь «великого, по их мнению, адмирала, только тем и ценную, а по моему мнению, кстати, адмиралишка этот – напыщенный и крикливый болван, флот которого разгромила бы и флотилия плоскодонок, если такую кто-то бы удосужился собрать».
Страсти по шпаге улеглись. Завершая историю, Пэвер сказал:
– А не попробуете ли гикорат, мастер Сварог? Тут кто-то очень образованный, – Пэвер, иронически вскинув бровь, покосился на Олеса, – высказал предположение, что шпага состоит в родстве с древними предметами.
Сварог пожал плечами, дескать, отчего же не убедиться, достал из кармана рубин, поднес его к темному клинку. Гикорат, иными словами – детектор предметов, созданных до первого наступления Тьмы, должен был вблизи тех самых предметов запульсировать багровым светом. Но на сей раз рубин никак не прореагировал на шпагу. Возвращая камень в карман, Сварог наткнулся пальцами на подаренный смятенным клык.
– Ну, чтобы уж снять подозрения баронетты и избавить себя от ее насмешливого язычка… – Сварог выудил из кармана подарок юродивого. Действительно, клык величиной в полмизинца на украшение пасти знаменитой зверюги никак не тянул. – Интересное занятие, с лихвой заменяющее собирание марок и рыбалку, – ходить со шпагой и прикладывать ее ко всему, что ни…
Вспышка света ослепила, словно в каюте рванула шоковая граната.
Двумя пальцами поднося клык к темной стали клинка, Сварог почувствовал изменения. Сначала в подушках пальцев началось жжение, потом в них впились невидимые иглы, и тут же включилось что-то вроде магнитного поля: кость и металл потащило друг к другу.
Если б только один клык попал под неведомое притяжение, Сварог бы успел, но и шпагу непреодолимо повело навстречу. Все произошло слишком неожиданно. Клинок и зуб на мгновение соприкоснулись. Тут-то и шарахнуло светом.
И в тот момент Сварог ощутил наплыв колоссальной мощи извне, словно могучие волны взвились на дыбы и нависли над маленьким мирком каюты, и именно эта мощь помогла ему разнять касающиеся друг друга предметы. И стоило Сварогу разомкнуть цепь, как мощь, не успев захлестнуть, откатилась, как откатывается волна от пирса.
Люди в каюте проморгались, утерли слезы и принялись озираться. Шпагу изнутри озаряло синеватое ледяное свечение, быстро тускнеющее.
Вспышка и нутряной свет шпаги оказались далеко не единственными и вовсе уж простенькими последствиями шального эксперимента. На лакированном дереве стен, на двери и потолке появились полосы, словно пьяный шизофреник прошелся по ним газовой горелкой и оставил на память о себе выверты мутного сознания: бесноватое переплетение спиралей, кругов, молний, линий разной кривизны, поляны точек, дорожки штрихов. Обе капитанские картины валялись на полу, краска на них по краям вздулась пузырями. (За парусником, кстати, обнаружилась медная дверца с весьма причудливой формы замочной скважиной.) Крепеж откидного столика выдрало из переборки, и весь завтрак рассыпался по полу, из горлышек откупоренных бутылок на ковер вытекала «Звезда Граматара». Заклепки лампового крюка вылезли из гнезд наполовину, но крюк удержали. Створки раздвижного шкафа завалились внутрь, а их ручки словно посшибали добрыми ударами молотков… И что самое то ли неприятное, то ли настораживающее – дневничок Ксэнга превратился в горстку пепла… В общем и целом, эксперимент удался.
– Водяная смерть! – пробормотал Пэвер, достал из-за пояса пистоль и принялся зачем-то внимательно его осматривать.
Слова, вырвавшиеся у графа Гэйра, присутствующим были неизвестны, однако переводить их с русского для господ, а тем более для баронетты он посчитал излишним.
– Это другое, не так… не знаю… – потрясенно проговорила Чуба-Ху, но осеклась и задумчиво замолчала.
Да, это несомненно была магия – но совершенно не та, которую знал Сварог. Совершенно другая, чужая форма колдовства…