Чужие скелеты
Шрифт:
Поэтому Антон решил не распространяться особо. Сами увидят.
– Н-да-а, – протянул нотариус после паузы. – Меняете, значит, столицу на провинцию…
– Люди везде живут, – усмехнулся Сахновский.
– А чем собираетесь заниматься?
– Я врач-хирург. Не из самых худших. Займусь своим делом. Вы же до сих пор, чуть проблемка посложнее, в столичные клиники мчитесь, надеясь на тамошних специалистов? Ну, а теперь незачем будет ездить. Все на месте, по высшему классу.
– Я вижу, у вас серьезные планы! – покрутил носом нотариус. – Что ж, попробуйте… Но не гарантирую,
– Неужели в Жашкове есть нечего, кроме кандидатов меднаук? – неловко пошутил Антон.
– Ну, вы прекрасно понимаете, о чем я, – без улыбки отозвался нотариус.
– Люди у нас, вообще-то, неплохие… – вклинилась Светлана Ивановна. – Но город маленький, все всех знают. Большая деревня… Да еще и трасса вдобавок…
– При чем тут трасса? – недоуменно вскинул глаза Антон. – И вообще, не в том дело. Надо работать, не заглядывать через забор к соседу, перестать считать чужие деньги – и все будет хорошо. Не знаю, получится у меня что-нибудь или нет, но надо пробовать. А насчет продажи… Это ведь всегда успеется, верно?
– Смотря за сколько, – философски заметил нотариус, покосился на часы и начал собирать бумаги. – Ну, я откланиваюсь. Услуги юриста вам еще понадобятся, если всерьез решили бросить в наших краях якорь. Обращайтесь, чем смогу – помогу.
Мужчины обменялись рукопожатием, и нотариус удалился с чувством исполненного долга. Еще на крыльце он избавился от проклятого галстука: на кой он сдался, если клиент – не столичная штучка, а свой мужик, жашковский…
7
Светлана Ивановна, наоборот, никуда не спешила.
Поэтому вместо того, чтобы заняться осмотром дома, Антон провел с нею на веранде больше часа за разговорами. Речь шла об отношениях Пимонович с тетей Галей и о самой Светлане Ивановне, но больше о том, как его тетушка ушла из жизни.
В прошлом соседка работала в буфете при автовокзале. Но уже с середины девяностых, когда окончательно вошли в силу «товарно-денежные отношения», стала совмещать работу с челночной торговлей. Потом окончательно бросила буфет, обосновалась на местном рынке и к сегодняшнему дню стала, как понял из ее слов Антон, кем-то вроде неформального лидера здешнего «купеческого сословия». Иначе говоря, вошла в двадцатку тех, кто в границах жашковского рынка и мог, и умел решить массу вопросов малой и средней сложности.
Галя Смеречко, напротив, не имела ни тяги, ни таланта к торговле. Так и досидела до пенсии бухгалтером в какой-то захудалой конторе, после чего занялась домом, садом и огородом. Пенсии, такой же чахлой, как и контора, в которой тетя трудилась, хватало на хлеб, сало, мороженую мойву и оплату коммунальных счетов. Остальное меню обеспечивало приусадебное хозяйство. Но Светлана Ивановна, которая давно жила без мужа, а детей пристроила в крупных городах – кого куда, – не смогла, по ее словам, мириться с таким бедственным положением соседки и подруги.
– Говорю ей: Галка, не хочешь на базаре стоять – давай мне, я продам, – рассказывала она. – У нее ж и картошка ядреная, и огурцы, и капуста, и яблоки, и вишни, и груши… Все, что душа пожелает. А консервация! Загляни в погреб – там, наверно, еще осталось. Какие салаты твоя тетка закатывала! Варенье смородиновое, огурчики-помидорчики, патиссоны-баклажаны… Ну, поначалу Галка не очень-то, а потом нормально, пошло дело. Деньжат чуток завелось, по-человечески зажила под старость. Правда, все, что скопила, ухнуло на лекарства, да без толку…
При этих словах Светлана Ивановна смахнула слезинку краем косынки и заявила:
– Ты, Антон, тетку забыл, хочешь – обижайся, хочешь – нет! А она о тебе, между прочим, всегда помнила. Да только и ты бы ей не смог ничем помочь…
В ее категоричности была правда, ничего, кроме правды.
– Долго она болела?
– Началось все года два назад. Сначала еще туда-сюда, она даже в поликлинику не ходила. А на прошлый Покров так скрутило Галю, я сама перепугалась. Вызвала «скорую», забрали ее в районку. Потом в Умань перевезли, я о машине договаривалась. Там сделали какие-то анализы, повезли в Черкассы…
– В Киев не ближе было?
– Ближе, – согласилась Светлана Ивановна. – Только там втрое дороже.
– В самом деле дороже или только говорят?
– Дороже, – с уверенностью подтвердила соседка. – Но сколько ни возили, везде одно и то же: рак, надо оперировать. Пока то да се, денег нет… А когда в начале апреля ее опять в больницу взяли, говорят: операция не поможет. Месяц Галя отлежала, никак не выпускали. Я к ней бегала каждый день… Ну, а первого мая отошла, похоронили по-человечески, завтра на могилку сходим…
– Спасибо вам…
– Да что там «спасибо», мы ж, считай, свои, – отмахнулась соседка. – Ох, хватит мне языком молоть… Раз уж ты и в самом деле решил тут зацепиться – давай, осваивайся. Есть захочешь – заглядывай, не стесняйся. У меня на всех хватит, накормлю. Да и помянем заодно, у меня самогон знаменитый – на лимонной цедре с орехами…
– Спасибо, как-нибудь в другой раз… Я пока тут осмотрюсь…
– Ну, тогда утром завтракать позову. Или сюда принесу.
Наконец Светлана Ивановна ушла.
Антон Сахновский остался один.
8
Внутри дом тети Гали остался таким же, каким его запомнил племянник.
Антон сразу узнал и эти три тесноватых комнаты – одна меньше другой, – и старый, послевоенной работы вместительный шкаф для одежды в прихожей, и пузатый диван с тугими круглыми валиками вместо подлокотников, и трюмо конца шестидесятых годов – тогда эту модную новинку дарили к свадьбе.
Из прихожей, которая соединялась с кухней, Антон прошел в «зал» – так обычно в деревенских домах называют самую просторную из комнат. Пол здесь был застелен недорогими и не слишком потертыми ковровыми дорожками, в углу располагалась печь-голландка с плитой, выходящей в кухню. Антон знал, что дом давно газифицирован, но в памяти сохранились те времена, когда зимой у тети топили в комнатах и даже готовили на плите, экономя баллонный газ. Теперь печь служила декорацией, а плита – просто полкой. Застелив ее газетами, тетя хранила на ней кастрюли и сковороды.