Чужие сны
Шрифт:
– Думаешь? И что мне тогда делать?
– Предложи ей помочь с работой. В "Алексе", - хладнокровно посоветовала Лена, - нам кассиры нужны.
Мне вдруг пришло в голову, что приемная президента не лучшее время для дамских посиделок, даже если его секретарь - твоя кузина. Я торопливо попрощалась и поспешила к себе. Вернее, к Олегу.
Шеф был там же, где я рассчитывала его найти, сидел за своим столом и прижимал к уху треснутую чашку. Раз в сотый, думаю. Или в тысячный.
– Олег, я ошибаюсь, или она действительно не сказала "прощай"?
– выпалила я с порога.
– Она сказала: "до свиданья", - кивнул Олег. Помолчал и добавил, - мне пора искать другую работу. Все было ясно с самого начала, как небо над Касабланкой.
Я пыталась его утешить:
– Ты был расстроен.
– Я не бываю расстроен, когда... не могу быть расстроен. Ты права, Алла не стала бы рисковать жизнью, чтобы сообщить тебе, что ты встретишь высокого блондина. Новость замечательная, но не по таким расценкам.
– У цыганок на вокзале и то дешевле, - согласилась я, - Ты расшифровал сообщение. Ну и? Не томи же!
– Во-первых, она жива. Вряд ли тут подходит именно это слово, но другого я не знаю. Во-вторых, мы о ней еще услышим. И на контакт она будет выходить именно с тобой. И в-третьих. Я сообразил, на что Алла потратила последние минуты своей земной жизни.
– Надеюсь, за такую цену она купила что-то стоящее?
– спросила я.
– Думаю, так. Она "пометила" Звероящера. Своей смертью пометила.
– А он не сотрет эту метку? Если еще кого-нибудь грохнет?
– Нет. Она же Первая. От ТАКОЙ метки он только вместе с собственной жизнью отделается. А может быть и тогда не отделается.
Мара сидела в темном зале опустевшего кафе в полном одиночестве, и в предвкушении чего-то необыкновенного.
Распустив всех, Реган, Избранный, попросил ее остаться. И сказал, что с ней будет говорить сам Учитель. Мара уже четыре раза вытирала ладони салфеткой, и все равно они были потными от волнения. Реган намекнул ей, что девушке предстоит войти в узкий круг тех, кто по-настоящему близок к Учителю. Скажи ей такое месяц назад, она бы немедленно заподозрила какую-нибудь грязь. Но за этот месяц Реган немного научил ее "видеть". Мара совершенно отчетливо читала в будущем, что речь пойдет не о сексе. Учитель выбирает особенных женщин, это она тоже "видела", но они никогда не становятся Избранными. Ей предстояло что-то другое.
Она задумалась так глубоко, что не заметила, как оказалось нарушено ее одиночество.
Их было трое. Реган, только какой-то необычный, не в белом костюме и длинном пальто, а в куртке и джинсах. Девушка с большой спортивной сумкой в руках, высоченная, как каланча. И страшная. Не в смысле внешности, с этим у девицы все было в порядке. Просто страхом от нее веяло. А еще спокойствием и сосредоточенностью.
Заглядевшись на девушку, Мара даже не сразу заметила третьего, настолько он был никакой. Маленький, щуплый, в очках. Конечно, главное не форма, а масштаб личности, но представить Великого Учителя, Целителя и Чудотворца в виде пацана, чуть не ровесника... Да еще с такой "свитой"!
– Подойди, - бросил Реган. Голос его звучал совсем не так, как привыкла слышать Мара, нетерпеливо, пренебрежительно. Она хотела, было, возмутиться, но тут страшная девица расстелила на столике полиэтиленовый мешок и вытряхнула из сумки... человеческую голову. Женскую. С растрепанной прической, вытаращенными глазами и ртом, открытым в последнем крике. Мара побелела. Девица молнией метнулась к ней и схватила за плечи. Руки у нее были железными. Мара обмякла и слабо задергалась, когда девица поволокла ее к столу с мертвой головой. Глаза она зажмурила еще раньше, надеясь, что если не будет видеть этот кошмар, так он сам собой рассеется.
– Мара, положи руки на эту голову, - тихо приказал Реган. Раньше этот голос действовал на Мару одинаково: она немедленно повиновалась. Но сейчас обстоятельства были явно не в пользу светозарного Избранного, носителя мудрости. Мара взвизгнула и спрятала руки за спину.
– Руки сюда, истеричка, - рявкнула девица. Острое колено уперлось Маре в позвоночник. Она снова пискнула, на этот раз от боли. Девица схватила ее за запястья и прижала ладони к мертвой голове. Мара задергалась и завыла.
– Давай скорее, Тоха, я ее долго не удержу!
– сквозь зубы процедила черная каланча.
Реган занял пост у дверей, поглядывая в зал без интереса.
А шнурок в очках положил свои легкие, сухие руки поверх Марииых мокрых ладошек, и что-то тихо забормотал на языке, которого девушка не то что не знала, отродясь не слышала.
И в этот миг она поняла, что шнурок и впрямь умеет делать чудеса. Потому что она вдруг успокоилась, мертвая голова больше не пугала, колено черной девицы не давило на позвоночник. Она расслабилась. Ее не стало.
Лера вышла из туалета, отряхивая руки.
– Она ничего не будет помнить?
– уточнил Максим.
– Ничего. Ни сейчас. Ни потом. Я полностью контролирую ее, - Лера кивнула на сумку, в которой снова исчезла голова, - отвезешь куда-нибудь?
– Ну не тебе же этим заниматься, - кивнул Максим.
Тоха задумчиво смотрел на девушку, лежавшую в глубоком обмороке.
– С головой я сам управлюсь, - сказал он вдруг.
– Ты девчонку береги. Будь с ней рядом, когда очнется, сочини что-нибудь убедительное, как ты это умеешь. Домой проводи. Если на чашечку кофе пригласит - не отказывайся. Понятно? Она теперь - наш алмазный фонд.
Лера скрипнула зубами так, что кончик откололся. Но промолчала. И Максим промолчал.
9.
Я очень люблю старые фотографии. И старинные, и просто давние, черно-белые, с потрескавшейся эмульсией, иногда с оторванными уголками, пожелтевшие, потемневшие, поблекшие, все в царапинах от времени. Есть в них какое-то труднообъяснимое очарование. Наверное, это очарование бессмертия... Или, по меньшей мере, вечной молодости.
Почему-то портреты, даже самые знаменитые, кисти великих художников, такого чувства не вызывают. Наверное, потому, что в потрет художник вкладывает изрядную долю собственной души. А фото чисто и наивно хранят того, кто когда-то в хороший момент своей жизни бездумно решился довериться объективу.