Чужие. Сборник рассказов
Шрифт:
Но в одном доме точно горит свет. Оставив машину на краю деревни, прихватив ружьё и рюкзак с едой, Егор, продравшись через заросли травы, постучал в двери.
На пороге возникла старая толстая женщина с жабьим лицом, одетая в темное длинное платье. В одной руке она держала керосиновую лампу, в другой топор. Бабища вопросительно кивнула, приподняв голову вверх и обнажив заросший щетиной здоровенный кадык.
Егор, хотя был смелым мужчиной, несколько заробел и невольно подался назад. Желание заночевать в этом доме у него пропало. Из-за спины страшной тетки раздался голос.
– Кто там, Настён? Охотника что ли занесло? Так пущай заходит.
В дверной проем протиснулся малорослый седой бородатый мужичок с улыбчивым лицом, налитым старческими яблочками. Размашисто махнув рукой, приветливо пригласил:
– Заходи, мил-человек. Не боись. Настён только с виду страшен, а в душе – добряк.
– Положи топор то, чучело, – обратился он к старухе, – напужал человека. Охотник это. Видишь, с ружьём.
Бабка, бросив топор в угол, отступила, пропуская гостя. В избе было довольно чисто, топилась печь. Керосиновая лампа тускло освещала небольшую комнату. На дощатом столе чугунок с картошкой, огурцы, грибы, оладьи.
– В аккурат к ужину поспел, везунчик, – хохотнул дедок, – садись ужо к столу. У нас по-простому. Разносолов нет, но брюхо набить есть чем.
Егор, рассупонив рюкзак, достал и выложил на стол колбасу, кусок копчёного сала, белый хлеб, варёные яйца. Конфеты "Коровка" в прозрачном пакетике к чаю. Термос с кофе поставил.
– Напрасно ты это, – старик покосился на продукты и ухмыльнулся, – мы не нищие, гостя накормить можем.
– Да я подумал… – начал было Егор, но старик перебил:
– Ты кушай давай, нам с Настёном колбасу да сало нельзя. А вот хлеб белый редко едим и конфеты тоже, побалуемся сегодня.
– Мясо не едите совсем? – Поинтересовался охотник, – вера что ли не позволяет?
– Да неее… какая там вера. – старик снова лукаво улыбнулся, – просто не любим мы плоть чужую терзать, даже мертвую и в копчёном виде.
Егор чуть не подавился от его слов. С трудом прожевал кусок колбасы. Налил себе кофе, глотнул и с интересом посмотрел на старика, который тем временем вытащил из чугунка средних размеров картофелину, переломил ее пальцами пополам и не разжёвывая проглотил целиком. Бабка, сидевшая за столом рядом с Егором, сделала то же самое. А потом протянула было за салом здоровенную волосатую руку, но старик наотмашь лупанул по ней маленьким кулачком и визгливо крикнул:
– Не замай! Стервятник! Конфеты вон соси, если чрево укротить не можешь.
– Ну, тудыть твою в качель, – подумал Егор, – занесла меня нелёгкая. Весёлая компания образовалась. Такие ребята могут ночью топором по башке тюкнуть. Картошку целиком глотают, психи.
Кушать расхотелось. Сидел за столом, пил кофе и смотрел на придурков, пожиравших картофелины. Проглатывая очередной клубень, хозяева избы задирали головы вверх, обнажая играющие на шее кадыки.
– Почему баба то с кадыком, – торкнула его мысль, – может мужик в женском платье?
Наевшись картошки с огурцами и напившись по очереди какого-то отвара прямо из чайника, хозяева, сыто рыгая, вылезли из-за стола. Старик лёг на лавку, стоявшую у стены и накрытую грязной овчиной, а страховидная баба, кряхтя и шумно портя воздух, полезла на печь.
Старичок неодобрительно смотрел не нее:
– Совсем страх потерял, сволочь, – он кивнул в сторону печи. Обрати внимание, это не женщина. Это сволочной старый пердун, делающий мою жизнь невыносимой. Переклинило его, в бабьи шмутки одевается. По пустым домам старые вещи ищет и наряжается. И называет себя Настей. Я его Настёном прозвал, на мужской манер. Приблудный он. Башку у него с катушек снесло, с тех пор чудит. Мышей ловит и глотает живьем. Отучить не могу. Нельзя нам мясо есть. Мясо мозг туманит и чутье уходит.
Старик погрозил кулаком выглядывающему из-за ситцевой занавески Настёну:
– У-у-у-у, сатанинское отродье! Будешь еще мышей жрать, я тебя напрочь выгоню, подохнешь в лесу то.
Толстый Настён спрятавшись за занавеску утробно завыл.
– Нишкни! – Прикрикнул дед, – не вой, поганец, не пугай гостя. Вот встану щас, приласкаю дрыном по горбу.
Завывания за занавеской затихли.
Повернувшись к Егору, старый хрыч широко улыбнулся:
– Ты не бойся нас, мил-человек. Смелый охотник. Другие бегут отсюдова сломя голову, увидав Настёна. А ты не напужался, в гости зашел. За это уважаю. Мужик! Мы худого не сделаем, ты только сам себе не навреди. Самый страшный враг человека сидит внутри него самого. До смерти может довести. От недопонимания до неприятия существующих вещей всего один шаг. Шагнул – и все твое существо покалечено несоответствием пропитавших тебя с детства бесспорных истин и фактов, противоречащих им. И либо ты становишься инвалидом на всю оставшуюся жизнь с испорченной психикой, либо переходишь на другой уровень бытия, где прежние понятия ассиметрично смещены или вовсе поменялись местами.
Егор обалдело смотрел на разговорившегося старика:
– Ну, ты, дед, даешь, – от твоих туманных речей меня даже как-то повело и тоже ассиметрично сместило. Ты, случайно, не из когорты спившихся философов? Был у меня один такой случайный знакомый. Все мне про феномены и ноумены рассказывал, а потом уксусной эссенции вместо водки выпил и едва богу душу не отдал. Не смог, бедолага, ни чувствами, ни умом постичь, что в стакане отрава была. А хороший был философ. Сейчас ночным сторожем в морге работает. Говорит, что вид смерти делает его счастливым при мысли о том, что сам он пока живой. Ты, дедок, изъясняешься странно. Давай-ка попроще, сам то из каких будешь?
– Ведун я, мил-человек, слыхал про таких?
– Ну, скажем, слыхать слыхал, но видать не видал вживую. Что-то типа колдуна?
– Не совсем, – старик задумался, – мое дело предвидеть грядущее и упреждать события, а не менять ход жизни посредством чар в угоду чьим-то интересам. Покинув эту деревню, тебе лучше будет в скором времени забыть о нашей встрече. Так будет правильно. Ни к чему лишнее смятение мыслей, – старик улыбнулся, – и про утку чёрную забудь, которую три дня подстрелить не мог и потому здесь оказался.
– И про утку знаешь, – удивился Егор.
– Я прожил много лет и много знаю такого, что не надо знать тебе, – дед зажмурился и прикрыл ладонью глаза, – ты, мил-человек, напрасно охотой увлекся. Птиц и зверей убиваешь – нехорошо это. Разве в твоем доме нет еды? А чёрную утку тебе не убить, потому что нет ее. Анчутка это болотный развлекается. Хотя ты в нечистую силу не веришь. Родители твои материалистами были, ни в бога, ни в черта не верили и тебя этому научили. И не верь, если не хочешь. Зачем себя принуждать. Каждому воздастся по вере его. Кстати, неверие – это тоже вера. Ущербная вера в то, что нет ничего, выходящего за пределы человеческого разума. Это удобная вера. Все, что непонятно – можно не принимать и отрицать, либо просто не обращать внимания на некоторые вещи. Меня по-другому воспитали. По заветам старины учили видеть с закрытыми глазами, чувствовать биение не только своего, но и чужих сердец, всячески развивали во мне способности, заложенные в нас Матерью-Природой, о которых большинство твоих современников и не подозревает. Учили отличать добро от зла. Я много сейчас умею. Потолкавшись на житейском поприще, мог бы сделать карьеру и управлять людьми. Но я не хочу. Управлять людьми – удел Бога. Не надо стараться потеснить его, он этого не любит. Все ваши "кормчие" в какой-то мере ущербны. Одни молятся Мамоне и цель их жизни – преумножать нажитое богатство, ставя эту цель превыше всего. Другие бредят славой и постоянно добиваются признания общества, для них орден на груди – это апогей человеческого благополучия. Третьи – просто жулики, я о них и говорить не хочу.
Конец ознакомительного фрагмента.